"Борис Кригер. Сказки" - читать интересную книгу автора

истуканов на бревнах катать не раздавили. И кто заставляет? В наше время -
ходи, гуляй, свободой пьянись. Хошь травинки нюхай, хочешь в небо плюй. Нет,
блин, с младых ногтей я статую эту долблю. А знаешь, не хочется иначе. Есть
такие - задолбят каменного пингвинчика, мигом отволокут, установят и давай
следующего. А мне подавай статую жизни. Десять лет ее колочу и еще столько
же проволочу - не отступлюсь. А хотя, - позавидовал пришелец, - вы люди
добрые, умеренные. Не мучат вас по ночам, небось, всякие алчности. Вот,
брат, хотя бы скульптура твоя, совсем невелика, не пингвинчик какой-нибудь,
и все же не мой десятиаршинный истукан. Зато и жизнь у тебя полегче, и мысли
почище.
Мишка с Зайкой, забившиеся в угол, уже почти не опасались быть
опознанными. Гость облуждал глазами все, что было в комнате: стенные крючки,
плохо собранный шкаф и даже местный горизонт в окошке, но мишкин угол явно
был заповедным для его взгляда. Обитатели земные не умели смотреть на
собеседника, не говоря уже заглядывать ему в глаза. И если уж случайно и
приходилось им видеть друг друга, то никакая сила не заставила бы их
вглядеться и осознать, что же они увидели. Земные жители были всегда так
озабочены и замучены, что способность созерцать давно у них утратилась,
заменившись приторной наклонностью к исступленным глазоблудиям.
- Ты знаешь, брат, - продолжил исповедально гость, - ты, брат, один
друг мне настоящий, пожалуй. Никому не сказал бы, а тебе скажу. Страшно мне,
очень страшно. В бреду каком-то я пожизненном, что ли, да и мы все. Смотри,
лесов в земле нашей нет больше ни кустика. Каждое бревнышко из-за моря
привозимо. Стоит безумно и трухлявое, лопается скоро и окончательно. Почвы
давно ветры выдули. Не голодаем мы пока, но полжизни гнием за пропитание, а
что остается, расходуем на воздвижение проклятых статуй. Что ты в жизни
видел, кроме скальных участков, бревен да повседневной охоты за пищей? И так
все - и победнее нас - пингвинщики несчастные и обладатель гигантского
колосса, что в центре полуострова, богач Рочекко. Тоже хоть и нежится в
благонюханьях, а голова-то его, голова-то - озабочена не хуже голодного.
О грядущем мире сказками тешимся: дескать, кто статую больше отгрохает,
тот и Бога больше всех любит, так и воздастся ему по любви его. А ты скажи
вот по совести, о чем ты думаешь, когда статую свою долбишь или пихаешь ее
по уши в пыли, - ты не о Боге думаешь, ты размышляешь, как бы статуя твоя
меньше других не вышла.
Ну ладно, ты-то как, мой милый малый, чего это я все о себе да о
себе? - Грубое лицо гостя разулыбилось, насколько то было дано, и взглянул
он прямо и открыто, но опять же не на Мишку, а на огарок свечи на обеденном
столе, заваленном вчерашними объедками.
- Мне страшно еще и потому, - вдруг вновь возвестил пришелец, - что не
может же быть, что вся безумная масса людей столь безумна. Должен быть и
есть какой-то глубиннейший смысл в этом извечном жертвоприношении себя в
счет будущей жизни либо во имя потомств. И мы сотни раз толковали с тобой об
этом сокровенном смысле, но так и не нашли его. Так и бродим неприкаянными.
А знаешь, иногда, особенно прозрачными утрами, когда вчерашняя пыль уже
улеглась, а сегодняшняя еще не тронута, мне кажется, что где-то совсем под
рукой есть наипростейший ключ этой загадки, что едва потянешься к нему, и
весь наш опаленный кошмар закончится, голова стряхнет извечный колпак
озабоченности. Эта развязка такая простая и доступная, что кажется,
часок-другой в тенистом саду едва пошуршать шагами опавшую листву, и она