"Борис Кремнев. Франц Шуберт (Серия "Жизнь замечательных людей")" - читать интересную книгу автора

четырех или пяти боковых алтарей слышится непрерывный звон колокольчиков:
там служат обедню другие священники, окруженные стоящими и
коленопреклоненными верующими, которые в воскресный день исполняют свой
христианский долг. Наибольшим успехом пользуется тот священник, который
быстрее других отслужит обедню. В церковных ложах собирается высший свет, а
в центральном проходе расхаживают, кокетничая, венские денди и, не
стесняясь, не только стреляют глазами, но и громко болтают. Суета, шум и
беготня, царящие в церкви, наводят на любые мысли, кроме серьезных, и только
мощные звуки органа и прекрасная церковная музыка несколько заглушают их. Не
успели певчие и оркестр закончить музыкальную часть торжественной литургии,
как все устремляются к выходам, позабыв и о священнике, и о богослужении, и
обо всем остальном. Еще не отслужили и половины обедни, как две трети
верующих покинули церковь. А слушать проповедь остается не больше двадцати
пяти человек из только что наполнявшей церковь тысячи посетителей".

Никто из мальчиков не пылал любовью к службе в певческой капелле. Да и
что тут было любить? Длинная церковная служба. Кажется, ей не будет конца.
Долгое, выматывающее силы стояние на ногах. Не шевельнись, не шелохнись, с
постно-набожной миной гляди на регента. И пой, пой, ни на миг не расслабляя
внимания. Иначе собьешься и будешь поротым в конвикте. Или, в лучшем случае,
будешь без конца возносить молитвы всевышнему. Так что следи за регентом в
оба. Лови вступления и пой.
И все это в воскресный день. В ясное утро, когда, ударив в стрельчатые
окна, где-то под сводами храма, в сумрачной выси перекрытий, солнечный луч
весело играет золотистым сонмом пылинок, и так хочется на волю, туда, где
можно размяться, бегать, резвиться, кричать, кататься, борясь, по сырому,
уже ноздреватому снегу или тузить друг друга кулаками!
И у маленького Франца утомительно ныли ноги. И ему недоставало солнца,
света, пьянящего весеннего ветерка. Но он в отличие от своих приятелей
ничего этого не замечал. И не тяготился этим.
Была музыка. И он ничего другого не испытывал, кроме восторга перед
ней. Оттого его высокий и чистый дискант так восторженно звенел в церковном
хоре, оттого его глаза так восторженно поблескивали из-под очков, оттого его
курчавая голова и короткое туловище в самозабвении покачивались из стороны в
сторону, вторя взмахам дирижерской руки.
Здесь, в капелле, он познавал искусство старинных мастеров, людей с
крутыми лбами мыслителей, впалыми щеками аскетов и жгучими глазами
любовников, тех, кто неторопливо творил для бога и человека в гулкой тиши
монастырей. Строгая музыка, поражающая своей торжественной раскатистостью и
стройным хитросплетением голосов. Музыка, рожденная для готических храмов и
похожая на готический храм.
Даже на уроках пения, в конвикте, когда долговязый, высохший, подобно
мумии, учитель пения Филипп Корнер драл за уши или больно стучал костлявым
пальцем по темени, Франц не унывал. Ненавистные всем уроки со злобным, глупо
деспотичным Корнером он любил. Ибо они еще ближе приобщали его к миру
музыки.
Но больше всего его радовали вечера. Их он ждал с вожделением. К ним
стремился жадно и неукротимо. Весь тоскливый, каторжно-тяжкий день был для
него терпим лишь потому, что следом за ним приходил вечер.
По вечерам собирался конвиктский оркестр.