"Сергей Кравченко. Кривая Империя. Книга 2" - читать интересную книгу автора

переходили в польскую службу. Наша служба тоже не дремлет, берет всю почту,
берет всех адресатов. От их имени лично царь пишет матерные ответы, что
русский боярин Родины не продаст. Пока почта медленно тащится по грязи,
гордых патриотов-изменников, ни ухом, ни духом не ведающих о своем
воровстве, тащат на Лобное место.
Отмазаться от "листув паньства польскего" успевают только трое
молодых - Бельский, Мстиславский да Воротынский (он, вишь ты, уже на
свободе!).
Старик Челяднин, кряхтя, лезет на плаху с женой и сообщниками:
Куракиным-Булгаковым, Ряполовским, троими Ростовскими, Щенятьевым,
Турунтаем-Пронским, казначеем Тютиным.
А на самом деле оформили Челяднину измену - вы помните? - за ловлю
много лет назад любимого царского дяди Миши Глинского, когда тот тоже был
предателем и польским шпионом.

Достойный повод выпить

Опричнина налетела так стремительно, что мы чуть было не проехали мимо
великого события в жизни нашего Писца. А дело было так.
Ранним утром 1 марта 1564 года Писец наш Федя прибыл натужной иноходью
к нам в палату и замер у теплой стеночки - то ли больной, то ли хмельной. Мы
с Историком как-то сразу почуяли: случилось страшное. Историк под пенсне
подобрел глазами и стал кругами приближаться к Писцу, который морщил в руке
какой-то листок.
"Кальтенбруннер женился на еврейке" - вспомнилось мне.
Тем временем, Историк уже поил Писца компотом, гладил его по сутулой
спине, ласково уговаривал не грустить. Тут и я подошел. Взятый из костяной
десницы листок оказался цветным титулом церковной книжки. И был он не писан.
А был он печатан! И видно это было даже без пенсне. И почему-то от этого
стало в палате жутко.
Историк умно уговаривал Писца, что объективная необходимость в
распространении православной литературы как раз и привела в середине 16-го
века к возникновению русского книгопечатания. Писец хрипел, взвизгивал
горлом и никак не мог проикать запутанную фразу, что "ныне древлее
летописное узорочество иныи от лукавого восхищахом".
Тут и я бестактно встрял, чтоб ты, Федя, не грустил, потому что все
прогрессивное человечество, как раз намедни справило столетний юбилей
книгопечатания. Коварный немец Гутенберг из Майнца давным-давно похитил твое
древлее девичество, или как там ты говоришь. Так что под Парижской Бога
Матерью тамошние квазимоды бойко торгуют своими католическими библиями,
апулеевскими Золотыми Ослами и другой порнографией. Писец стал попросту выть
в голос.
Нужно было спасать человека.
Пришлось мне отжать деликатного Историка и потащить Федю вниз, на самое
дно московской жизни.
Оттуда запомнилось мне сумрачное мартовское солнышко в слюдяном окне
шалмана, плавно оказывающееся Луной. Да девка какая-то вполне шемаханского
вида все представлялась Шахерезадой и что-то предлагала на брудершафт. И
Писца от этого немецкого слова рвало. А хозяин шалмана все подливал нам в
глиняные чашки зеленую скользкую дрянь. И становилось Феде все хуже и хуже.