"Петр Краснов. Опавшие листья " - читать интересную книгу автора

панелей с черными тумбами, были убраны, и рослые дворники в белых передниках
метлами наводили на улице порядок.
Вся Ивановская, широкая пустынная, сверкала в золоте солнечных лучей, и
в дальнем конце ее лилово нависли на желтые заборы сады подле деревянных
старых домов и трактиров. Мокрые камни мостовой блестели. Мутная грязь,
смешанная с конским навозом, подгоняемая метлами, весело журча и загораясь
на солнце огоньками мелкой ряби, текла к сточным трубам, и там по-весеннему
пели крутящиеся мутные воронки. На углу Кабинетской дремал извозчик, сидя на
козлах пролетки, где-то ехали подводы с листовым железом, и далекое
дребезжание говорило Феде о чем-то деловом и нужном.
Дамка, дворняжка, мохнатая белая с черными пятнами, гулявшая с
кухаркой, с радостным повизгиванием кинулась к Феде и ласкалась к нему,
пачкая лапами его синий мундир И чуть не валя его с ног.
- Будет, Дамка! Ну разве можно так!.. Всего вымазала. Ах, какая! -
ласково говорил Федя, стараясь погладить собаку по голове. - Да отзовите ее,
Аннушка, я с ней не справлюсь.
Как все было весело и радостно в это апрельское утро! Как солнечно-желт
был милый Петербург!.. Какие чудные запахи весны, бодрящей свежести водного
простора Невы, мокрого камня, смолы и дегтя были разлиты в прозрачном легком
воздухе!.. Как ясно было светлое, чистое, бледно-голубое небо!
Федя перешел на теневую сторону, где длинное, крашенное коричневой
масляной краской тянулось двухэтажное здание гимназии. Сердце его билось,
каждым нервом молодое тело чувствовало красоту весны и солнца!
Он вошел в ворота, а за ними в дверь налево. По темному коридору,
мощенному каменными плитами, Федя прошел в раздевальную, где настежь были
открыты двери на просыхающий гимназический двор с большим старинным садом
позади.
Было очень соблазнительно пройти на двор и в сад, где широкими стволами
чернели липы и дубы, помнившие Петра Великого, но Федя удержался. На
вешалках висело несколько серых с синими петлицами пальто и синих с белыми
кантами фуражек, и по номеркам, на которых они висели, Федя сообразил, что
Теплоухов и Лисенко, главные распорядители крестного хода, были в гимназии.
Повесив фуражку на 77-м номере, уже четвертый год его, Федином, номере,
Федя вышел к главному входу. Там у стеклянного внутреннего тамбура дремал
старый швейцар Сидоров в синей ливрее, с очками на носу и с газетой в руках.
Подле него на столике лежал большой медный колокол, в который Сидоров звонил
при начале и конце каждого урока.
Две белых колонны дорического стиля открывали широкую лестницу, ведущую
одним маршем к площадке с круглыми часами и окнами вверху. От площадки
лестница раздваивалась и шла двумя маршами во второй этаж, где был балкон
над лестницей с двумя колоннами, а справа и слева темнели высокие узкие
коридоры.
Лестница, скучная, полная надоевших воспоминаний в будние дни, теперь
была радостно залита золотыми лучами, в которых дрожали и переливались
искорками пылинки.
Окна были открыты, и на лестницу вместе со свежим воздухом врывались
веселые шумы улицы: дребезжание колес по мостовой, цоканье подков, звонки
конок и стройный гул живого большого города.
Церковный колокол медленно и однообразно, по-великопостному звонил на
дворе.