"Петр Краснов. Опавшие листья " - читать интересную книгу автора

красота, какое величие Бога в каждом его деянии... Не правда ли, Ипполит!?
Ипполит долго молчал и наконец сказал, глядя на мать недетскими,
строгими глазами:
- Мама, у нас это не так... Ты училась в пансионе и дома... Ну а теперь
наука дошла...
Ипполит увидел засверкавшие слезами глаза матери и остановился, не
окончив фразы.
- Не будем говорить об этом, мама, - сухо сказал он и закрыл тетрадь.
В эту ночь нечеловеческой болью болело сердце матери, и, лежа в
постели, в комнате, где мирно спали ее дочь Липочка и племянница мужа Лиза,
она все думала и никак не могла понять, когда и почему ушли от нее Andre и
Ипполит, и в мучительной тоске она спрашивала себя:
- Ужели для этого образование?.. Но ведь это ужас! Ужас!.. Господи,
спаси и помилуй.
Ее большие прекрасные серые глаза были устремлены на образ, перед
которым трепетно в малиновом стекле лампадки мигало пламя, она смотрела на
скорбный лик Богоматери в серебряной оправе и думала:
"Господи! Моя вина... моя... Но ведь школа взяла его у меня. Школа...
Правительство... Гимназия..."
Она горячо молилась. Она думала: "Сильна молитва матери у Господа.
Господи! Направь. Господи, спаси и помилуй!".
Младший, Миша, был некрепкого здоровья, не силен физически и, может
быть, поэтому озлоблен. Уже ребенком в нем рос дух протеста. Он спрашивал
как все дети: "Почему да почему?" И когда мать объясняла ему, он возражал:
"А я не буду так делать. Я не хочу".
- Почему, мама, надо снимать шапку и креститься у церкви?
- Потому что там Господь.
- А я не хочу.
- Как же можно не хотеть помолиться Богу?
- А очень просто, не хочу.
В гимназии этот дух протеста вызывал серьезные конфликты. Миша то
заявлял, что не хочет вставать перед преподавателями, и бунтовал весь класс,
то отказывался становиться в пары, чтобы идти в классы, то дерзил классному
наставнику. Родителям приходилось объясняться, и Мише прощали за заслуги его
братьев и потому, что его отец был известный профессор. Его считали
ненормальным. Но мать чувствовала, что это не ненормальность, а удаление ее
сына на тридцать с лишним лет от нее, делавшее его человеком нового, чуждого
ей времени.
В Мише росло далекое будущее России, и мать со страхом смотрела на
него.
Она принадлежала своими привычками, верованиями, любовью, устремлениями
к первой половине XIX века. Воспиталась она в суровый рыцарский век
императора Николая I, во времена деспотизма, преклонения перед личностью и
красоты жизни во всем. Она как бы росла с ростом молодой русской литературы,
в ее памяти свежи были выступления и вся драма жизни Лермонтова. Пушкин
коснулся ее поколения ароматом своего свежего таланта, и Тургенев, граф
Толстой и Гончаров вырастали на ее глазах. Она приняла реформы императора
Александра II, как прекрасное, но тревожное будущее. Ее старшие сыновья
принадлежали еще текущему веку. Их зрелость не будет отмечена мистическим
значением нового века. Миша весь был для двадцатого загадочного века, и он