"Петр Краснов. Опавшие листья " - читать интересную книгу автора

пороками своими, с рано развившеюся чувственностью, он был ей дорог.
Остерегая его, она понимала его, и его не стыдилась, как и он ей все
говорил, что думал, ничего не скрывая.
Может быть, еще и потому она его как будто больше любила, что в нем
более бурно проходили болезни детства, корь и скарлатина, что он хворал
тяжелым тифом, и не раз она отнимала его от смерти.
Федя любил животных и птиц такой же сильной любовью, как и она. И
сейчас ее собака Дамка была и его собакой. У него был серый кот Маркиз де
Карабас, и птицы были куплены им на скопленные им деньги. Он был весь
"мамин", как говорили про него его сестра и братья.
Быть может, еще потому она любила его больше, что отец любил его
меньше. Отец не прощал ему, что он плохо учился, не был в первой пятерке, не
получал наград, не метил на золотую медаль и все витал в романах Майн Рида,
Купера и Вальтера Скотта и в фантазиях Жюль Верна.
Andre, ее первенец, перерос ее. Он был ей непонятен. Задумчивый,
замкнутый в себе, отличный скрипач, мечтающий о каких-то великих открытиях,
поэт, стыдливо прячущий плоды своего вдохновения, неверующий, презрительно
говорящий о религии и государстве, дружащий с еврейской семьей Бродовичей,
скрытный, он был временами ей страшен. Она любила его, но и боялась. На
многие вопросы матери Andre отвечал: "Ты, мама, все равно этого не
поймешь", - и глядел мимо нее. Он бросил игрушки, когда ему было восемь лет.
Десяти лет он собирал коллекцию перьев и наизусть знал все их клейма, и
какие перья редкие, какие нет, одиннадцати лет он собирал марки, а
двенадцати легко расстался и с перьями, и с марками и ушел в чтение. И когда
мать приходила к нему и смотрела на этажерку, где стояли его книги, он
загораживал их собою и говорил: "Нечего тебе, мама, смотреть на них. Эти
книги не для тебя. Мы разные поколения".
Только музыка их сближала.
Когда вечером Andre подходил к Варваре Сергеевне и говорил ей: "Мама,
сыграй вальс Годфрея", и в гостиной было полутемно, на фортепиано горели две
свечи в бронзовых подсвечниках, на которых иногда звенели стеклянные
розетки, и Andre мечтательно полулежал в темном углу на диване, мать и сын
понимали друг друга, и Варвару Сергеевну радовало и трогало восхищение сына
ее игрою. Но кончалось все это драмою.
- Да, - вставая говорил Andre, когда мать гасила свечи, складывала ноты
и гостиная погружалась в темноту, - и ты, мама, могла бы быть человеком... А
так... Эх!.. - он махал рукою и поспешно уходил в свою комнату.
Ипполит был еще сложнее. Ипполит был вечно занят уроками и мало давал
себя матери. Она его видела постоянно за учебником, за тетрадями. Со дня
поступления в гимназию у него всегда были пятерки, и директор и учителя
смотрели на него как на будущее светило. Он готовился стать
естествоиспытателем и путешественником и еще мальчиком собирал гербарии,
бабочек и потрошил лягушек. Варвара Сергеевна боялась его превосходства над
собою, когда, показывая ей гербарии, он сыпал латинскими названиями,
говорил, какого семейства, рода и вида какой цветок. Он как бы развенчивал
красоту природы, которую так просто, свято и нежно любила его мать. И
охлаждение между ними произошло тогда, когда он показывал матери собранную
им богатейшую коллекцию рисунков роз. Варвара Сергеевна с глубоким,
радостным вздохом сказала:
- Вся премудростью Божией сотворена суть. Все его промыслом! Какая