"Юрий Козлов. Воздушный замок (Журнальный вариант)" - читать интересную книгу автора

близких и испытать смятение не только за себя, но и за них - за жену и
дочь, - ведь он глава семьи! Поистине это было изгнание из рая!
Андрей огляделся. Они уже свернули с проспекта и шли по едва зеленеющей
аллее. Влажная после ночного дождя земля, казалось, подрагивала. Оттого, что
листья на ветках были маленькими, ветки тоненькими, стволы по-весеннему
прозрачными, аллея казалась худенькой и гибкой, как девочка-подросток. Над
аллеей светлело небо, и солнце набирало высоту, разгоняя пелену утреннего
тумана.
Неожиданно Андрею стало жаль себя, совсем как в отрочестве, когда
казалось: необъяснимая враждебность разлита в окружающем мире, все - против,
и нет места, где можно спрятаться, укрыться. Никчемный холодный ветер все
настойчивее проникал в райский сад. Творческий отпуск у Андрея заканчивался
только через месяц, так что приближающееся завершение отпуска никак не могло
быть причиной ветра. Андрей подумал: а что если выпить? Тогда мнимые причины
развеются сами собой.
А когда-то он знавал иное опьянение. Оно, напротив, совершенно
исключало спиртное. Андрей просыпался в шесть утра, и сам вид
пробуждающегося города, синее небесное шевеление, истлевающая на глазах
ночная паутина, но главное - разложенная на письменном столе работа, книги,
утренняя чашка кофе, ощущение безграничности собственных сил, непререкаемая
уверенность, что ему подвластно в этой жизни, а точнее, в работе, которую он
наметил, все - вот что пьянило сильнее вина. Андрею казалось, он может
загипнотизировать солнце, одной своей волей заставить его светить ярче. Кто
был молод и у кого хватало в молодости страсти и терпения работать, тот
знает, что это за опьянение.
Андрей взглянул на дочь, шагающую рядом. Как-то странно он одновременно
помнил и не помнил о ней. Губы сжаты, взгляд напряженный. Неужели так
волнуется из-за экзамена? Пожалуй, жарковато ей в длинном вязаном пальто,
вон как раскраснелась. Пальто, судя по всему, было непременной частью
образа, которым в настоящее время жила дочь. Сегодня она надела бы его и в
тридцатиградусную жару. А через две недели, возможно, не наденет больше
никогда. Дочь шагала рядом в очаровательном несовершенстве пятнадцати лет.
Андрей казался себе ослом, потому что если и было что-то подчеркивающее
несовершенство, так это его присутствие. Жена, как и всякая мать, наивно
идеализировала дочь. В проводах на экзамен необходимости не было.
Он вспомнил, как однажды оказался с дочерью на концерте какого-то
английского певца - худого длинноволосого маньяка, которому, как сообщила
дочь, было шестьдесят лет, но который скакал по сцене, словно мальчик. Певец
неистовствовал, пытаясь расшевелить зал, однако какая-то робкая публика
собралась на том концерте. Отчаявшись, певец, крича и танцуя, бросился между
рядами. От него испуганно отворачивались, в лучшем случае натянуто и
недоверчиво улыбались, Андрей и дочь сидели как раз в начале ряда, и певец,
прыгающий по красному ковровому проходу, оказался прямо перед ним. Андрею
сделалось неловко, когда тот, наклонившись, запел им в лицо. Глубокие
морщины, склеротические узоры на щеках свидетельствовали, что певец -
дедушка. Вдоль морщин катились капли пота. Андрею даже стало его жаль. Дочь
же, напротив, не испытывала ни малейшего стеснения. Когда песня закончилась
и зал зааплодировал, она вытащила из отцовского портфеля бутылку "Рислинга",
купленную час назад, и вручила певцу, Необычный этот подарок привел певца в
совершеннейший восторг. "Маша, Маша..." - только и успел прошептать Андрей.