"Юрий Козлов. Имущество движимое и недвижимое" - читать интересную книгу автора

скептической улыбки. Единственно усомнился, что человек, оказавшийся
наверху, согласится проводить чьи-то идеи, действовать в чьих-то там
интересах. "Человек, оказавшийся наверху, - возразил Саша, - станет
действовать исключительно и всецело в интересах верхов. Верха - не студень,
нуждающийся в идеях, а могучий монолит, всеми силами государства
отстаивающий право на власть, привилегии, избранность. Не идеи им нужны, а
подчинение".
Тут как раз в одном журнале вышла статья о традициях и народности -
занудливая и, как показалось Косте, бесконечно серая. Однако у отца и его
друзей она вызвала ярость. Отец выступил в другом журнале со
статьей-отповедью. Хотя, в чем именно заключалась отповедь, Костя, честно
говоря, не понял. И автор той статьи и отец утверждали, по сути, одно и то
же, оперировали одними и теми же цитатами из классиков марксизма-ленинизма,
только первый утверждал, что классики всегда были против национальной
ограниченности, отец же доказывал, что они были пламенными патриотами своих
народов, прежде всего думали о национальном, потом уже об интернациональном.
Ребята смотрели на отца, как на Бога. Щегол кричал: он гнет горб,
настал решающий момент, а у него нет крыши над головой! Ужели мало он гнул
горб, в то время как другие жировали? Необходимо собрать деньги, чтобы он
смог сделать взнос в жилищно-строительный кооператив. Щеглу нужны: крыша над
головой, раскладушка и письменный стол. Будет это, и он покажет, он
развернется! Деньги дали: отец, профессор в галошах, застенчивый поэт,
пишущий патриотические стихи. Вася не дал. Вася и Щегол почему-то не любили
друг друга. Если один слышал, что сейчас придет другой, немедленно, уходил.
Многочисленные попытки помирить их успеха не имели.
Саша попросил Костю принести ему оба журнала. "Ну и что? - спросил
Саша, возвращая их по прочтении. - Из-за чего страсти-то?" Костя горячо и
сбивчиво изложил Саше точку зрения отца и его друзей, в минуты воодушевления
становящуюся и его точкой зрения. Как раз дома у них вечером собирались
ребята - они хотели писать очередное коллективное письмо - Костя пригласил
Сашу.
Пришли ребята, профессор в галошах, застенчивый поэт, Вася. Щегол,
получив деньги, пропал, должно быть, штурмовал правление кооператива. Гнул
горб не на общественном - на личном поле.
Костя гордился отцом, мужественно поднявшимся на защиту Отечества,
гордился, что дома у них образовался настоящий штаб русской мысли.
Единственно, несколько огорчало, что топтались на месте, толкли воду в
ступе, повторяли сказанное. Подобная остановка отчасти объяснялась тем, что
полемика как бы повисла в воздухе. Стороны высказались. Высший же судья,
который должен был поддержать победителя, а побежденного задавить
"оргвыводами", пока помалкивал. Было произнесено "а". Чтобы произнести "б",
хотелось одобрения. Кричать в пустоту было боязно. Накричишь, а потом
накажут. Пока оставалось лишь гадать, как отреагируют инстанции, и это не
могло не внушать тревоги.
В разгар сочинения письма Саша незаметно вышел из комнаты. Костя догнал
его в прихожей. "Уходишь?" - "Да, мать просила в магазин зайти". - "Ты
считаешь, они... мы не правы?" - тихо спросил Костя. "Почему?" - пожал
плечами Саша. В полумраке прихожей его лицо не выражало ничего. "Я понимаю,
это идеализм, - произнес Костя, - но поговоришь о России, хоть чувствуешь
себя русским человеком". - "Как ты думаешь, - спросил Саша, - что первично: