"Юрий Козлов. Имущество движимое и недвижимое" - читать интересную книгу автора

Она щелкнула выключателем, набросила халат, вышла в коридор. Саша следом.
"Свет не зажигай, Маринка проснется! Тут стол, осторожнее! Тихо-тихо..."
"Не коридор - целая жизнь", - подумал Саша. Еще он подумал, что его
отношение к дому раздвоилось. Он любил все - реку, набережную, крышу - где,
как ему казалось, была свобода, где он чувствовал себя свободным, и
ненавидел все, где свободы не было. Коридор был пограничной полосой между
светом и тьмой, свободой и несвободой.
Еще он подумал, что расстаться с домом будет не очень жалко. Мать
по-прежнему таскала сумки из буфета. Отец молчал, как камень. Лишь раз,
помнится, посмотрев по программе "Время" репортаж про какой-то передовой
завод, злобно заметил: "Чудеса какие-то показывают: продукция в сто стран
мира! У нас - половина чистый брак, половина - металлолом. И у других то же
самое!" Сестра уехала на Север, но ведь когда-нибудь она вернется? Хоть и с
деньгами, да без квартиры. Значит, опять как сельди в бочке. До каких же
пор? Единственным порывом семьи к живому делу, к смыслу, стало быть, явилось
возведение щитосборной конуры на бросовом болоте. Но это было еще хуже, чем
естественная нищета. Это была нищета искусственная, та самая сума, от
которой народу грех зарекаться, равно как и от тюрьмы. Безропотно
подчиниться такому порядку значило, по мнению Саши, потерять достоинство,
расписаться в бессмысленности собственной жизни.
Он отчасти устыдился этих мыслей. В конце концов разве виноваты
родители, что они такие? Виноваты условия. Чтобы родители сделались другими,
требовалось изменить условия. Изменить условия могли только сами люди,
которые, в свою очередь, не могли измениться при существующих условиях.
Получался замкнутый круг. Иногда Саше казалось: не разомкнуть. Иногда круг
расходился с пугающей легкостью: изменить условия должны люди, сделавшиеся
новыми в прежних, неблагоприятных условиях.
Это было наивно.
Сделался ли, к примеру, новым сам Саша?
В чем-то, наверное, да. Он унаследовал от матери практичность, ловкие
руки, смекалку. Так же легко и быстро выучился шить, как она таскать
провизию из буфета. Не унаследовал рабьего смирения, безоговорочного
принятия скотских условий за жизнь. Когда она, беспаспортная, жила после
войны в деревне под Москвой, бригадир будил ее в пять утра, стуча черенком
кнута в оконное стекло. И она полагала нормальным работать по двенадцать
часов в сутки и ничего за это не получать. Так же как сейчас полагала
нормальным тащить из несчастного кинотеатра что только можно, даже железные
банки из-под фильмов, в них теперь хранились краска, гвозди, олифа, еще
что-то нужное для строительства болотного дома.
Единожды согнутый человек впоследствии может распрямиться. Только вот
опереться на него ни в одном, требующем мужества и самостоятельности, деле
уже нельзя, так как он не верит в справедливость. Он не способен выстоять,
способен лишь гнуться, ускользать, стелиться по земле, чтобы выжить.
Саша стелиться не хотел.
В отце он видел упрямство, животную волю к жизни. Отец, как акробат,
пытался удержаться на зыбких, плавающих среди всеобщего хаоса островках.
Двадцать лет приносил зарплату с завода, производящего брак и металлолом.
Как крот, врывался в топкие сотки на границе с Калининской областью. Это еще
была лучшая половина отца. Худшая - угрюмая подозрительность, тиранство,
необъяснимая нелюбовь к книгам, настоящая ненависть ко всему непонятному.