"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора

туалете, но и на слоновьем асфальте под окном. Только Леону не хотелось
лежать дымящейся кучей из мяса, костей и одежды в поначалу испуганно
немотствующем, а затем истерично-говорливом кругу из, как выяснилось по
прошествии времени, не самых крепких, а самых глупых в мире гвоздей.
Асфальтовый ответ не казался Леону достаточно эстетичным. Наверное, только
ботинки уцелеют, почему-то думал он, хотя что ему было думать о старых, в
ломких полосах, венгерских ботинках, когда он мечтал о новых, белоснежных,
надутых, с надписями, таких, как у Кати Хабло или у Эпоксида?
Мысль сообщала ему крылатую легкость, когда он стоял на платформе
метро, ожидая поезда. Сначала слышался гул. Затем из туннеля скользил по
кафелю липкий, похожий на щупальце, отблеск. Наконец, с грохотом, с горящим
прожектором, как со звездой во лбу, из тьмы выламывался поезд. Хотелось уйти
в скользящий по кафелю липкий отблеск. Это было лучше, чем висеть на крюке
над унитазом, лежать с раскроенным черепом на слоновьем асфальте.
Но не так хорошо, как воспользоваться отцовским охотничьим ружьем.
Отец, похоже, забыл про него, а Леон недавно достал с пыльной
антресоли, прочистил стволы проволокой, обмотанной промасленной марлей за
неимением шомпола. Когда он смотрел на свет в стволы, по ним бежали отблески
не хуже, чем по кафелю в метро.
Леон отыскал и сморщившуюся от времени коробочку с патронами. На ней
был изображен токующий на лесной поляне тетерев в красном пионерском
галстуке и с двурогим хвостом. Патроны оказались не с самой крупной дробью.
Должно быть, отец в молодые годы ходил исключительно на мелкую дичь: бекасов
или перепелок.
Смазанное, разобранное - в чехле - ружье отныне хранилось у Леона под
кроватью.
Леон стал лучше засыпать. Теперь он чувствовал себя гораздо спокойнее и
увереннее. Ружье под кроватью избавило его от необходимости без конца
обдумывать одну и ту же мысль.
Избавило, да не совсем.
Леон улыбнулся.
Он знал, что улыбается улыбкой опасного придурка. Знал, что Катя Хабло
это видит, но не мог заставить себя перестать улыбаться. К тому же
захотелось еще - и немедленно! - выпить. Наверное, равнодушно подумал Леон,
половина моих предков были сумасшедшие, половина - алкоголики, я выпил,
спустил курок, невидимая генетическая дробь достала меня из прошлого, как
тетерева-пионера.

Катя Хабло между тем прихлебывала шампанское, думала о чем-то своем, ей
не было дела до потерявшего трамплин, сучащего в воздухе лыжами, падающего в
пропасть Леона.
Леон бесконечно уважал независимых людей. Сам, как мог, стремился к
независимости. И достремился до того, что главным условием его независимости
сделалось разобранное под кроватью ружье.
Он вдруг спохватился, что не знает, о чем говорить с Катей. Об
астрологии? Но он плевать хотел на астрологию.
О марксизме-ленинизме? Если в том, как пудрила мозги астрология,
увязывающая смехотворные ничтожные человеческие жизнишки с ходом бессмертных
планет, было что-то забавное, про марксизм-ленинизм, увязывающий те же самые
жизнишки с куда более, чем ход планет, мистическими категориями