"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора

Катю.
Та чуть заметно кивнула.
То ли от чрезвычайного залома, то ли от счастья у Леона потемнело в
глазах.
- С меня шампанское! - вдруг громко, думая, что про себя, а вышло
вслух, произнес он.
- Что-что? - изумилась учительница.
- Хочет справить поминки по этому... Как его... - Фомин определенно
имел в виду обществоведение, но по неизвестной (всем, кроме Кати Хабло и
Леона) причине не сумел закончить фразу.
- Шампанское! - хмыкнул кто-то. - Где ты, Леон, раздобудешь шампанское?
- А у цыган! - предположил Фомин.
- Отравят.
- Сейчас никакое нельзя пить. Гонят, сволочи, по ускоренной технологии
из гнилых дрожжей. У меня сестра с мужем отравились. Ночью "скорую" вызвали,
конечно, не приехала.
Леон был совершенно счастлив. Слова одноклассников звучали для него,
как музыка.
- Все? Обсудили? Мне можно продолжать? - спросила учительница.
Урок двинулся своим чередом, но Леона не оставляло чувство нереальности
происходящего, как если бы он уже успел нахлебаться скороспелого, из этих
самых гнилых дрожжей шампанского.
Не то чтобы он жалел учителей, как-то вдруг присмиревших и
растерявшихся, скорбел по отмененному обществоведению. Просто счастливо
придуманное это обществоведение было тем, на чем стояла школа. Оно исчезло,
и здание оказалось не прочнее карточного домика. Стояло до первого порыва
ветра.
Безусловно, обществоведение было ложью. Но эта ложь придавала жизни
вообще и школе в частности видимость смысла и стабильности, вносила в нее
пусть порочный, но порядок. То есть в определенном смысле была ложью
созидающей, во спасение.
Без обществоведения жизнь и школа съехали с круга. Учебники старели
раньше, чем сходили с печатных машин. Без учебников учителя остались наедине
с учениками, и как-то так оказалось, что им нечего друг другу сказать. В
младшие классы уже раз в неделю наведывался батюшка из ближайшей церкви, а в
учебнике по истории СССР была картинка, как другие изуверы-батюшки рубили
топорами пионера-колхозника. Информация о жизни двигалась двумя
взаимоисключающими потоками, и, вероятно, это было нормально, только вот
учителям, чтобы чему-то учить, надо было определиться, стать по какую-то
одну сторону. Они же не могли, как не могли почти все русские люди, и это
превращало недолгую, как думалось, паузу между двумя реальностями -
обществоведческой и постобществоведческой - в неожиданно затянувшуюся
третью, когда на место обществоведения торжествующе заступило... ничто.
Ничто выигрывало в сравнении с обществоведением, так как не являлось
заведомо ложным измышлением, порочащим здравый смысл. Однако и проигрывало,
так как вместе с обществоведением по каким-то причинам исчезли: вино, водка,
пиво, мясо, сахар, мука, конфеты, кофе, печенье, кроссовки, куртки,
сигареты, крупы, штаны, штапель, платья, сумки, одеколон, электроприборы,
соль, нижний и верхний трикотаж, носки, зажигалки и все остальное. Процесс
исчезновения продуктов питания и товаров был неостановим, развивался с