"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора

для идиотов.
Вероятно, Зиновьев получил по заслугам. Но что его наказал Сталин, еще
больший палач... Было в этом что-то обижающее справедливость. Сталин покарал
Зиновьева, конечно же, не за то, что тот пролил невинную кровь. За иные,
казавшиеся Сталину более важными, дела. Погубленные же - Зиновьевым,
Сталиным, прочими - при этом в расчет не брались. Их смерть попросту не
имела места быть ни когда Зиновьева приговаривали к расстрелу, ни когда
реабилитировали. Их души, равно как прочие безвинные погибшие души,
неприкаянно маялись в астральном пространстве, бесконечно утяжеляя
атмосореру, как замкнутое безысходное наваждение насылая на живущих
свинцовую, исступленную ярость. Нельзя было оставлять без ответа (как будто
ничего особенного не случилось) такое количество безвинных душ. Леон
наверняка не знал, имеют ли для них значение земные дела, но склонялся к
тому, что имеют - слишком уж тяжел, давящ был астрал над страной. То был не
хрустальный чистый астрал, где поют ангелы, но дымный пыточный туман, где
стенают страждущие. Однако никакого ответа не предвиделось. На земле шло
бессмысленное схоластическое сопоставление палаческих точек зрения, в то
время как терпение мертвых истощалось. Мертвые все сильнее ненавидели живых
за то, что те не могли (или не хотели) осознать очевидные вещи. А если
осознавали, то продолжали жить так, как будто это несущественно. Тем самым
нанося мертвым смертельное (если можно так выразиться в отношении мертвых)
оскорбление. Ибо им было невыносимо наблюдать сознательное (иначе не
назовешь) вырождение живых. Что может быть оскорбительнее и нелепее -
погибнуть во имя... вырождения грядущих поколений? О том, что произойдет,
когда терпение мертвых окончательно истощится, думать не хотелось. Леон
затылком ощущал хрупкость прогибающегося защитного воздушного слоя. Ему было
странно, что все живут, как будто ничего этого нет.
Чем пристальнее смотрел Леон на картинки, тем сильнее хотелось снять
ботинок, да и разбить каблуком застекленный стенд.
Рука сама потянулась развязать шнурок, но в этот самый момент
скрючившийся на пеньке Ильич зябко повел плечами (видимо, с Финского залива
подул ветерок) и... дружески подмигнул Леону.
"Ты чего надумал, парень?"
"А разбить тебя..." - Леон решил не стесняться в выражениях, как не
стеснялся в них сам Ильич.
"Вот как? - укоризненно посмотрел на него Ленин. - Как же тебе не
совестно?"
"А почему мне должно быть совестно?" - удивился Леон.
"По многим причинам, - поправил сползающее с плеч пальтецо Ленин. - Ну,
допустим, расколотишь меня. Так ведь и сам не останешься целеньким!"
"Не понял", - сказал Леон, как будто разговаривал со случайно
наступившим ему на ногу младшеклассником.
"Все ваши нынешние беды, - снисходительно пояснил Ленин, - не оттого,
что вы мне следуете, а что плохо следуете! Куда вам без меня? Пропадете! С
этой дороги возврата вет! Да оставь ты в покое ботинок! Дурак, на кого
замахиваешься? На отца! Вы все мои дети! Я в ваших снишках, пьяной вашей
кровишке, мыслишках и делишках. Я даже в имени твоем!"
"Врешь!" - Леон изо всех сил пытался ухватить шнурок но он, проклятый,
вдруг ожил, обнаружил свойство энергичного, с развитым инстинктом
самосохранения червяка, ускользал и ускользал из деревенеющих пальцев.