"Юрий Козлов. Одиночество вещей" - читать интересную книгу автора Леон не сильно огорчился, пережив очередное революционное изменение в
сознании. Его сознание пребывало, как Европа, по мнению большевиков, в восемнадцатом году, в готовности к перманентной революции. Собственное сознание представлялось Леону калейдоскопической страной со смещенными в четвертое измерение очертаниями. Все, что как бы переставало там существовать в результате очистительных революционных изменений или, напротив, привносилось грязевыми революционными же селями, в действительности не исчезало и не утверждалось, а до поры затаивалось в очертаниях, как театральный герой за кулисами, когда время выхода на сцену еще не подошло. Так и шестьсот позиций, определенно начавшие повторяться с четыреста шестой, были тут и одновременно их не было. Наверное это и называлось обыденной жизнью сознания. В любом случае обыденная жизнь был далека от совершенства. - Катя, - раскрыла журнал учительница, - как твоя фамилия? - Хабло, - ответила Катя. То, как она мелодично пропела это "Хабло", находилось в очевидном противоречии с неблагозвучием самой фамилии "Хабло". В классе засмеялись. "На чужой каравай хабло не разевай, Леон!", "Хелло, Хабло!", "Заткни хабло!", "Хабло... Хавало!" Фомин, естественно, выступил тупее всех. - А у тебя, соседушка, - вдруг услышал Леон по-прежнему мелодичный, но уже иной мелодии, как будто над водой звенели бритвочки, голос девчонки, - моя фамилия не вызывает желание пошутить? Леон удивился, отчего именно ему вопрос, пожалуй, единственному в классе, кто промолчал. - Замолчите! Сейчас же прекратите! - крикнула учительница. - Ни малейшего, - ответил Леон, судорожно пряча в портфель "Шестьсот позиций", так как девчонка попутно устремила на книжку любопытствующий взгляд. - Но я тебе не завидую. Может, это только показалось Леону, но как-то уж очень натурально показалось: пара с крайне причудливой, можно даже сказать, акробатической позиции под номером триста семьдесят семь обрадованно разъединилась, после чего оба как в пропасть прыгнули, мелькнув безупречными фигурами, в темные глубины портфеля. Изумленный Леон пошарил в портфеле, но не обнаружил там ничего, кроме спрятанной книжечки, а также всего того, чему положено и не положено находиться в портфеле школьника. - Почему ты мне не завидуешь? - не без надменности поинтересовалась девчонка. - Как ты не понимаешь? - испытующе посмотрел на нее Леон. Вдруг и она видела микроскопических прелюбодеев? В глазах девчонки, однако, не было ничего, кроме летящих, как осы, золотистых искорок, и Леон не уяснил, видела она или не видела. - Как же ты не понимаешь, - задушевно продолжил он, - что отныне и во веки веков в этом классе, по крайней мере, ты - Хабло, Хабло, Хабло! - выговорил громко, с непонятным и злобным торжеством. - А еще Хлебло, Хавало, Хлебало, Хавно, - покосился на Рому Бондарука, - Хабала, Хэбэ, Ху... - неизвестно сколько бы изощрялся Леон, если бы не трубный, архангеловый вопль учительницы: - Леонтьев! Вон! Вон, дрянь паршивая! Сию же минуту вон! - А б... - спохватился Леон, но было поздно. Что-то такое новоамериканское, жопобоевское, вроде "билябабать", слетело с уст. |
|
|