"Вильям Козлов. Брат мой меньший " - читать интересную книгу автора

безукоризненный. Затем стал мять мышцы лап, тискать суставы, изучать уши,
щупать шерсть... На последнем мы и срезались! Не желая мучить щенка
выщипыванием, я всегда подстригал Карая ножницами - в результате шерсть
оказалась мягче, чем положено.
Когда судья деловито показал мне, куда надо встать (я снова должен был
шагать за генералом), я плюнул на всю эту канитель и ушел со стадиона. Мне
надоело ходить по кругу как заведенному, тем более что жара становилась все
невыносимее. Почтенные владельцы собак вытирали платками пот с лиц и лысин.
Багроволицый генерал в отставке, воспрянувший духом после моего поражения,
сделал своему эрделю серьезное внушение, и теперь тот послушно трусил
впритирку к окропленной ноге хозяина. На других собак он больше не
оглядывался. Кроме того, мне надоело быть "Караем" - судьи всех нас величали
кличками наших собак; генерал, например, именовался Тюпой, а солидный
гражданин в соломенной шляпе, судя по всему - руководитель какого-нибудь
крупного предприятия, Найдой. Да, чего только не натерпишься ради медали для
своей любимой собаки!..
Добираясь с пересадками домой на трамвае (на другие виды транспорта с
собаками не пускают), я рассеянно мурлыкал слова старой песенки:
"Ордена-медали нам с тобой не дали..." В отличие от своего жизнерадостного и
философски настроенного пса, которому, по-видимому, было начхать на все
знаки отличия на свете, я, мягко говоря, был немного разочарован.
Это была первая и последняя попытка возвести Карая на собачий Олимп,
дорогу куда, преодолевая все хитроумные барьеры, протоптали в свое время его
славные предки.

И вот мы остались вдвоем: Карай и я. Живем мы в огромной коммунальной
квартире в Басковом переулке. Мой пес оказался на редкость покладистым и
быстро завоевал расположение многочисленных соседей. Время от времени они
стучали в дверь и предлагали для него остатки супа, кости или еще
какое-нибудь собачье угощение. А когда меня не было - ставили кастрюльки и
тарелки на пол у двери. Случалось, в потемках я задевал их и опрокидывал...
На дворе - поздняя ленинградская осень, за окном сыплет дождь. Слышно,
как из водосточных труб хлещет на тротуар вода. Я сижу за письменным столом,
а Карай лежит у бездействующего камина на своей клетчатой подстилке.
Голубоватый свет от настольной лампы (в это время года в моей комнате даже
днем темно) падает на курчавую шерсть Карая. Черные с проседью колечки на
его спине блестят, блестят и живые коричневые глаза. И устремлены они на
меня. Я это чувствую затылком. Слышу я и тяжкие вздохи с приглушенным
завыванием (так вздыхает придавленный непосильным горем человек, у которого,
скажем, умерла жена - не ушла к другому, предусмотрительно обменяв квартиру,
а именно почила в бозе). Но я-то знаю цену этим мученическим вздохам! Караю
хочется на улицу, но, будучи деликатным псом, он не беспокоит меня, не
подходит и не кладет лапу на колено - дескать, поднимайся, друг, пора на
прогулку, а дождь - это ерунда: не сахарные, не растаем! Он видит, что я
работаю и мне мешать нельзя. Но вздыхать можно - даже с легким постаныванием
и осторожным клацаньем зубов с великолепным прикусом, которым я всегда так
гордился.
Естественно, подобные вздохи, если они следуют один за другим, и
мертвого поднимут из могилы. "Чертов пес, - бормочу я, вставая из-за
стола. - Из-за тебя мысль упустил... Тащись теперь в слякоть и дождь..."