"Вадим Кожевников. Лилась река " - читать интересную книгу автора

Река лилась под небом, укрытая небом, и по ней плыли белые пушистые
облака. Потом ее стали тискать каменные, скалистые берега. И здесь она
помчалась водяной лавиной.
Холодные чистые воды ее были столь прозрачны, что казалось, мы невесомо
парим в ущелье, дно которого выстлано свежевымытой блещущей галькой и
глыбами камня, бородато поросшими водорослями, шевелящимися, словно от
дуновения ветра. Парим. Парим, увлекаемые не водным, а воздушным течением,
будто на планере.
Отвесные слоистые стены ущелья отражались зыбко своими мрачными тенями и
выглядели на воде, словно призрачные скалистые ее подводные гряды.
Там, где на дне реки покоились огромные обломки стен ущелья, река
бесновалась над ними, тужась смести их со своего пути, вздуваясь упругими
буграми водяных мышц, хрипя и рыча разъяренно над этими препятствиями,
упорно крутя вокруг них свивающиеся в водовороты свои струи, напряженные,
как туго натянутые нейлоновые тросы.
Река мчала нас. И я испытывал состояние невесомости, какое испытывает
каждый из нас - во сне, в детстве.
Голубев обернулся ко мне и сказал:
- Ну что, здорово я угощаю вас рекой? Вот пожить бы при ней бакенщиком.
А нам на земле тесно, в космос лезем. Кстати, при ее же собственном
содействии.
- А при чем здесь река?
- При том, что для получения сверхлегких, сверхпрочных и сверхчистых
сплавов потребны и колоссальные энергетические источники, питающие
сверхмощные агрегаты, где почти при плазменных температурах выплавляются
искомые материалы для одоления пространства со сверхзвуковыми скоростями в
условиях обычного авиационного обитания с соблюдением правил при состоянии
невесомости.
- И что при вашей новой инженерной специальности лишает вас возможности
смотреть на реку не просто как на реку, а лишь как на некий
электроэнергетический источник.
. - Ну, это вы зря, - усмехнулся Голубев, - специальность человека не
обесчеловечивает, как бы он ей ни был предан. А с этой рекой меня многое
связывает.
- Вы что, сибиряк?
- В сущности, да. Но прибыл я сюда, если хотите знать, в годы войны. В
теплушке с эвакуированными ребятишками, хилый, слабый, заикался. Все мы были
полудохликами, многие во время бомбежки раненные. Меня, например, довольно
основательно порезало вышибленным взрывом оконным стеклом. Порезы заживали
плохо, лежал забинтованный. Почти не спал, плакал. Как все мы, о родителях.
И была с нами тоже наша ленинградская, даже с одного дома, где я проживал,
тоже сильно стеклом порезанная девчушечка, белобрысенькая, худенькая,
скелетик. Но если многие из нас от слабости, от переживаний были уже как бы
безнадежными и ко всему от этого равнодушными, то в этой девчушечке, хотя,
когда она засыпала, нянька всегда пугалась, принимая ее уже за покойницу,
было столько воли к жизни! И даже не к своей жизни, а за нашу тревога:
бывало, сползет с постели, вся в прилипших к телу бинтах, обходит койки и
каждого трогает, спрашивает: "Ты живой?" И требует: "Ты смотри, живи теперь
обязательно, раз всех кормят так, что даже все не влезает".
Ели мы действительно помногу и хищно, не испытывая вкуса пищи, торопливо