"Вадим Кожевников. Лилась река " - читать интересную книгу автора

ее глотали и локти на столе вокруг миски широко, защитно расставляли, все,
боялись, что отнимут. - Голубев закурил жадно, продолжал неохотно, скорбно,
словно заново переживая пережитое: - Ну, детьми в том понимании, какое у нас
теперь существует, мы уже не были, что, конечно, трудно было понять и
постичь нашим сердобольным воспитателям. Какие нам игрушки для развлечения
ни придумывали - все зря. Способность к детскому воображению у нас
отсутствовала. Хлопнет сильно дверь - мы под стол. Как рекомендовалось во
время бомбежки. Если кто из наших ребятишек умирал, относились к этому
спокойно. К покойникам мы привыкли еще дома. Возможно, я тогда самым дохлым
был и по ночам больше других бессонно от тоски хныкал. Только девчушка эта,
Нина ее звали, повадилась ночью ко мне под одеяло забираться, лежит,
прижимается и шепчет сухими губами, прислонясь к уху, чтобы других не
беспокоить. Сердито шептала, настойчиво: "Мы тут подъедим, поправимся, а
потом с тобой на фронт убежим и будем убивать фашистов, украдем ножики из
столовой и будем их резать, и за папу и за маму убивать будем, и за ребят с
нашего двора, которых в бомбоубежище завалило. Но для этого надо сильно
наесться, поздороветь, чтобы в ходячие попасть, и всех обманем и убежим".
И всегда она, каждый раз заново, придумывала, как легче в вагон
пробраться, сколько еды надо" на обратный путь запасти и какое время нам
понадобится, чтобы отъесться получше и сильнее от этого стать.
Однажды воспитательница застала нас с ней спящими в одной койке. Ну,
понятно, как воспитательница на такое реагировала. Но Нина заявила ей с
достоинством: "Ну и что такого, раз мы с ним с одного двора?" Выслушав
возмущенные и негодующие упреки, сказала сердито: "Ничего вы не понимаете!
Когда вся квартира во льду, кто будет спать в одиночку, тот застынет
насмерть. Всегда у нас из разных квартир непомерших ребят собирали и всегда
в одну кровать укладывали и со всех квартир одеялами накрывали. А кто в
одиночку, те помирали". - Голубев смял в руке окурок и, не решаясь бросить
его в реку, подавленно произнес: - Вот этот скелетик, Ниночка, меня, можно
сказать, к жизни вернула, - девочка с нашего двора и дома, которого уже не
было.
И, видимо, желая переменить тему разговора, осведомился:
- Ну, какое на вас произвел впечатление Евгений Иванович Сазонов? Вы же
с ним беседовали... - Выслушав, снова, как обычно, с чуть насмешливой
улыбкой пошевелил губами. - А ведь это, можно сказать, мой брат. Его отец
Иван Филиппович забрал меня из детдома и усыновил, как он заявил, взамен
своего сына, павшего на поле брани. Женя, его младший, вернулся с фронта
покалеченным и сразу в цех... Вот, знаете, есть люди как бы с прирожденно
развитой духовной культурой, высокой человеческой чуткостью - так вот это
семья Сазоновых; горе, постигавшее их не однажды, они переживали каждый в
себе, безмолвно, ради друг друга. Я не знаю, насколько применимо слово
"деликатность", но в высшем смысле его это было проявлением ее самым
самоотверженным.
Когда я прибыл в их семью, меня никто ни о чем не расспрашивал. Я вошел
в жизнь этой семьи так, что сам не заметил - это произошло столь естественно
и обычно, будто иначе и не могло быть.
И единодушие этого семейства исходило от отца. Сильного, крепкого,
всегда пахнущего окалиной и с пожизненно загоревшим от жара мартенов лицом.
Со всеми он разговаривал одинаково деловито, без снисхождения к возрасту,
как равный с равным. Ни от кого из нас, ребят, не требовали соучастия по