"Вадим Кожевников. Белая ночь " - читать интересную книгу автора

оборудование на стройку ничуть не меньше фронтовой задачи. И стройка светила
им такой же победой, как Ползункову, когда штурмом освобождали населенные
пункты и в пределах Родины и за ее пределами. Солдаты освобождали, а здесь
люди создают на пустынной земле населенные пункты - бастионы индустрии,
мощью которых преобразуется все тут пространство, и во имя того, что будет,
они такие, какие есть, и, пожалуй, такие, какими были бы, если б были
солдатами, и, возможно, таким должен быть человек всегда и во всем. И меркой
их человеческого достоинства всегда служит неиссякаемый подвиг свершаемого,
к которому они причастны.
Подобные мысли, но не облеченные в такие слова, возникали у Егора
Ефимовича, когда он думал обо всем происходящем, испытывая одновременно и
щемящее сожаление, что водителям неведомо, что они применили здесь фронтовой
способ его батарейцев. Но вместе с тем Ползунков ощущал с душевной теплой
радостью, как бы возвращаясь к прошлому и снова к сегодняшнему, что связь
времен и связь наших людей, сражавшихся и ныне работающих, вот она, в лице
хотя бы Феликса. И будь он таким, какой он сейчас, на фронте, именно он,
Фенькин, предложил бы этот способ доставки боеприпаса по зыбкому льду с той
же властной самоуверенностью, с какой он осуществил этот способ здесь,
сейчас.
И Егор Ефимович вспоминал, как его волок за воротник шинели неизвестный
ему солдат, когда лежал он как парализованный возле подорванного
четырехамбразурного дота, и, останавливаясь передохнуть, заслонял своим
телом Ползункова, с деловым, озабоченным лицом выпускал очередь и затем
снова волок Егора Ефимовича и, когда доставил его, сказал облегченно
санинструктору: "Окостенел, как покойник, но живой, только шоковый", - и,
прихрамывая, удалился обратно в бой.
Вот точно так же сказал о Ползункове Феликс Фенькин, когда? приволок к
вагончику: "Не утоп, а вмерз. Когда я его из льда выламывал, глазами
шевелил, значит, живой", - и рухнул при этом рядом.
Значит, справедливо будет считать инициативу за Феликсом, хоть она
первоначально фронтовая. Значит, в наших людях заложено на все времена то,
что делает их такими, какие они есть во всех обстоятельствах, такими, каким
человек должен быть.
После длительного молчания Ползунков осторожно, шепотом осведомился:
- Спишь?
- Нет, только зажмурился.
- Я ведь уже совсем поношенный, глянул на себя в зеркало, вся рожа в
серой щетине, - скорбно признался Ползунков.
- Бриться надо, - вяло произнес Фенькин.
- Бритьем себе от старости и седины не поможешь.
- С морщинами, а не в соплях, . значит, организм прочный, - нехотя
сказал Фенькин.
- Не привык я простужаться, - хмуро сказал Ползунков. - А вот возраст
сейчас свой почуял.
- После такого купания вам только в моржи записываться, - усмехнулся
Фенькин. - А я вот скис, вроде как бюллетеню.
- Желаешь, я тебе начистоту про себя доложу в смысле Алены Ивановны? -
робко осведомился Ползунков.
- Не желаю, - сердито заявил Фенькин.
- А все-таки скажу, - настойчиво произнес Ползунков, закурил,