"Вадим Кожевников. Белая ночь " - читать интересную книгу автора

И Алена Ивановна, видя эти старческие приметы, проникалась к нему жалостью,
состраданием. Но лицо ее уже при этом не светилось загадочной женственной
сдержанной улыбкой, как на популярном портрете Джоконды, а было озабоченным,
хмурым, и хоть она не упрекала Егора Ефимовича за допущенную рассеянность на
льду, но упрек в чем-то ином еще читался на ее полном, но свежем лице.
Когда Алена Ивановна проходила к полке, где лежал Феликс Фенькин, она
ощущала его взгляд, как прикосновение, отчего ее бросало в жар, однако
Феликс столь отчужденно и враждебно отстранялся от ее забот о нем, что она
холодела от горькой обиды, и ей хотелось плакать, и ее небесно-голубого
цвета, в припухших веках глаза наполнялись слезами, и, всплакнув, она
чувствовала себя несколько облегченнее.
После банок, поставленных Аленой Ивановной, Ползунков стал пятнистым,
как пантера, и уверял, что он чувствует себя вполне нормально. Он
рассказывал Алене Ивановне, что, когда он висел в воде, в ледяной расселине,
вмерзая в нее, это было похоже на то, как он полз с толовыми пакетами к
фашистскому четырехамбразурному доту и его так контузило взрывной волной от
разорвавшегося совсем рядом снаряда, что он совсем потерял самочувствие и,
как паралитик, уже не мог пошевелить ни ногой, ни рукой и лежал пластом,
ожидая, что вот-вот приоткроется бронированная дверь дота и фашист наспех
пристрелит его из автомата.
Но Алене Ивановне эта ассоциация не понравилась тем, что Егор Ефимович
во фронтовом случае выглядел совсем непривлекательно, и она спросила
обиженно:
- И все?
Егор Ефимович подумал, произнес со вздохом:
- Все ж таки, когда дверца открылась, я зашевелился, зашвырнул в нее
пакет тола, значит, встрепенул их. Но самое главное переживание было не это
удовольствие, а то, что лежал пластом, как паралитик, соображал, что к чему,
а ни ногой, ни рукой, - как в страшном сне и даже хуже.
И он снова виновато улыбнулся, и Алена Ивановна при этом увидела, что у
него повыбиты об лед зубы и десны сочатся кровью.
Зубную боль она понимала хорошо и, всплеснув полными руками, воскликнула
сокрушенно:
- Егор Ефимович, да как же вы терпите такую боль непереносимую и
молчите!
На что Ползунков ответил:
- А я не молчу, я разговариваю, а разговоры всегда боль оттягивают.
Несколько раз Ползунков подходил к полке, на которой лежал Феликс, с
головой прикрытый шубами, вздыхал и плелся обратно.
На вопрос к Алене Ивановне: "Куда девались все люди?" - Ползунков
услышал: "Работают".
- Чего работают?
- Чего, чего - грузы грузят.
- Это каким же маневром?
- А таким, грузят и все.
Ползунков очень взволновался, но, скрывая свое волнение, произнес
равнодушно:
- Значит, порядок.
- Какой же это порядок, - возмутилась Алена Ивановна, - когда не жрамши
весь день!