"Вадим Кожевников. Белая ночь " - читать интересную книгу автора

вначале захотел объясниться начистоту - ведь он очень почитал Ползункова как
человека - и даже, может быть, сказать всю правду, почему и как его потянуло
к Алене Ивановне, чтобы вроде очиститься в такой откровенности. Ведь
Ползунков фронтовик и, наверное, встречал на фронте осиротевших ребят,
подобных Фенькину, которых солдаты подбирали, выхаживали, давали им приют и
неохотно потом с ними расставались, будто с собственными родными детьми,
попавшими в беду. Он мог понять чувства Фенькина, его неиссякающую тоску о
Фене, одновременно ставшей ему матерью и как бы высшим существом,
воплотившим в себе всю бескорыстную, добрую, нежную женственность, теплую
тень которой он и почувствовал в Алене Ивановне. Но не получилось, и не
надо. И, может, так лучше, был один и буду один, реййл, ожесточаясь к себе,
Феликс Фенькин.
Егор Ефимович Ползунков шел по береговому припаю согбенно навстречу
сильному ветру. В пути он подобрал жердь, чтобы промерить у кромки толщу
льда, подмытого за время оттепели теплой водой реки, впадавшей в бухту.
Кроме того, надо было убедиться, что тяжелый накат волны не расшатал
береговой припай, не надломил его где-либо трещинами.
Подойдя к самому урезу, Ползунков проверил толщину льда шестом, и его
обдало пеной и водяной пылью. Он двинулся вдоль неровного щербатого края и
вдруг оступился и, теряя из рук шест, рухнул в воду.
Береговой припай возвышался над водой почти метровым порогом, и
Ползункова било об этот порог волнами. Пытаясь ухватиться за лед, он
кровенил руки в снежной, липкой каше, но волны стаскивали его.
Он все-таки нашел в себе силы продвигаться вдоль ледового уреза, надеясь
обнаружить место, где толща льда меньше, чтоб выбраться там на него.
Приподнятый волной, он увидел узкий клиновидный глубокий надлом и влез в
него, опираясь на стены локтями. Но что это давало ему? Только оттяжку от
верной гибели, телесную муку, когда он заклинил себя в лед и стал вмерзать в
него.
Но без сопротивления поддаться гибели Ползунков не хотел, он
инстинктивно боролся за свою жизнь, отстаивая ее в мучениях, отдавая себе
отчет, что это, пожалуй, вовсе не инстинкт, а то, что жило в нем прочно с
войны, не для того четыре года смотрел он в глаза смерти, чтобы запросто
принять ее покорно от собственной своей оплошности, оттого, что, занятый
промеркой льда и думая в это время совсем об ином - досадуя, что оказался
слабаком перед Фенькиным и, вместо того, чтобы мужественно поговорить с ним
по-человечески,- трусливо-обидчиво уклонился от такого правдивого
разговора, - он утратил внимательность и оступился со льда, как все равно
корова, высаженная с судна на материк.
Заклинившись в ледяную расселину, Егор Ефимович застывал, испытывая все
муки медленной смерти, но не желая принять иной, более легкой, все-таки он
фронтовик, и найдут его, как фронтовика, вмерзшего в лед и выдержавшего
такую казнь, но не утопленника, что он считал для себя недостойным, стыдным.
Колыхалось в небесном пространстве светоносное северное сияние,
исполненное своей мощной светоносной жизни. Оно шевелилось, собиралось в
складки, зыбилось, совершало плавучие движения, сжималось в сгустки света и
вдруг распространялось во всю ширь сверкающим белым пожаром. Оно жило, оно
светило,
А человек умирал, вмерзая в ледяную расселину.
Скалы торчали, как гигантские надолбы, и торосы были подобны