"Вадим Кожевников. Белая ночь " - читать интересную книгу автора

чувство. Неопределенное, но приятное, вызывающее всякие мысли, что в жизни
все возможно. А вдруг. И наполнялся мечтами о несбыточном, но что могло и
сбыться. И, зная покойного супруга Алены Ивановны и очень уважая его и ценя
как лучшего стропальщика, высокого мастера своего дела, он полагал, что и
супруга такого человека должна обладать многими достоинствами, которые были
присущи ее мужу. Именно с такой женщиной он мог обрести полное счастье,
которого был лишен и которое найти давно не надеялся. Смеющиеся глаза Алены
Ивановны, на него устремленные, все-таки вселяли такую надежду.
И, может быть, ободренный ее взглядами, воспламененный новой
перспективой своей жизни, Ползунков так самоуверенно в своих силах и
соображении и дал согласие на выгрузку грузов на лед, не сообщив водителям,
какие мыслишки пришли ему в голову, а именно: втянуть грузы на машины,
используя трактор по-фронтовому, как лебедку.
К вечеру, а может, к утру, - ведь долгий полярный день красит утро и
вечер в один цвет, в светло-серенький, когда на горизонте лежит тучное
прохладное солнце, тускло-красное, как морской буй, и потом, не исчезнув,
оно медленно всплывает, круглосуточно обслуживая Заполярье, - словом, после
ужина погода стала меняться. Задул протяжный, жесткий студеный норд, он
высушил небо и землю, заледенив ее в твердый, как камень, ледяной панцирь.
Блистали торосы, как пучки прозрачных гигантских кристаллов хрусталя.
Сверкали обледеневшие прибрежные скалы, словно глыбы полированной стали.
А о кромку берегового припая с силой бились, вздуваясь грядами сизых
сопок, волны, их сочные, могучие удары вышвыривали сугробы пены, и водяная
пыль клубилась над ледяной кромкой, словно дым горящей торфяной толщи.
А дальше мористей колыхался складчатый самосветящийся занавес северного
сияния.
Он то ширился, то извивался, скручиваясь в бесшумные световые смерчи, то
опадал струями света. Он жил своей странной жизнью в небесном пространстве,
как исполинское существо, источающее из своего прозрачного, как у медузы,
тела потоки света, и световые плавучие движения его были грациозны - это был
свет во плоти света, и он жил в океане неба над окаменевшим льдами теменем
планеты Земля, украшая ее своей гигантской короной света за то, что она во
всех окрестностях Солнечной системы является, может, единственным
достижением Вселенной, самым высшим ее достижением, ибо на ней люди. Самые
удивительные и всесильные существа из всех творений Вселенной.
Феликс Фенькин бродил вдалеке от вагончика, удрученно потупившись, не
глядя на световые ливни северного сияния, не замечая красоты его, не думая о
том, что является источником его величественного излучения. Он был весь во
власти кроткой, ласковой, взволнованной откровенности Алены Ивановны,
которая и сблизила его с ней и оттолкнула, возможно, навсегда. Он
чувствовал, что тянуло его к ней не только мужское, а и тоскливая, нежная
память о Фене-маме, наполнявшая все его существо пожизненной привязанностью
к неизбывной человеческой доброте, отданной ему Феней-мамой бездумно, но
полностью, как самому родному ей существу. И чем больше он понимал это, тем
сильнее жгло его негодующее сознание, что он посмел к другой женщине ощутить
в себе то, что он испытывал в себе, возвращаясь памятью к Фене-маме. Словно
пытаясь найти ей замену в иной совсем женщине, но чем-то схожей с ней своей
добротой, отзывчивостью, заботой о другом, превышающей заботу о самой себе.
Лицо Феликса Фенькина было мрачно, угрюмо, он терзался, словно совершил
подлость перед самым священным и светлым в его жизни, пытаясь утолить свое