"Вадим Михайлович Кожевников. Петр Рябинкин " - читать интересную книгу автора

- Дак солдаты же...
- Фашисты!
- Не каждый, тоже есть люди.
- После боя раздобрел. Обрадовался: похоронку на него не выписали.
Дома не плачут.
- Ты моего дома не трогай. Нету у меня его.
- Так ты их бей, и точка!
- Это само собой. А вот как у них получается, на солдате, на его ране
экономят. Мне вот башку чуть задело, в санбате полкило ваты и метров десять
бинта, да еще не хотели в строй отпускать.
- Сравнил тоже, наше и ихнее.
- Правильно человек говорит. Взять бы эти эрзацные бинты да фрицам
разъяснить фактически.
- Ты лучше еще прикинь, чего на тебе - валенки, полушубок, ушанка, а у
них что?
- Летом еще нас прикончить собирались. Все поэтому.
- Просчитались?
- Именно.
- А солдат их стынет.
- Грабит.
- А вот не каждый.
- Ты проверял?
- Было такое, двоих фрицев прихватили; прежде чем в тыл свел, велел им
свои сундуки указать. Указали. У одного в чемодане все свое, у другого -
наше.
- Ну и что?
- С этим, у которого все свое, законно обошлись, я его самолично до
штаба довел.
- Опасался, чтобы его кто не обидел?
- Ты бы притих. Человек воинское понятие проявил! - строго сказал
старшина и тут же перешел на свое, деловое: - Только если вы, как некоторые
себе позволяют, индивидуальные пакеты на протирку оружия будете пользовать,
как я заметил, за это буду "наркомовского пайка" лишать. И без жалости!
Рябинкин, войдя в блиндаж, усевшись на корточки возле растопленной
печки, протянул руки к огню, слушал этот разговор, не постигая его,
опустошенный усталостью, нервным перенапряжением минувшего боя, о котором
он не хотел думать, отдыхая, но не думать не мог. Знал он: после боя, после
этого наивысшего душевного сгорания, люди больше всего устают умом и охотно
поддаются на всякие легкие разговоры, как бы остывая после перенакала,
отчаянного ожесточения, во время которого каждый из них командовал собой,
как старший младшим, сурово, сосредоточенно и беспощадно. Да, он думал о
минувшем бое... Тутышкин вон, например, сблизился с немецким пулеметчиком
на бросок гранаты, но не бросил ее сразу, а сначала скинул с нее рубашку,
дающую две тысячи мелких осколков, поскольку эти осколки могли задеть его
самого, и, когда пружина с бойком сработала, еще две секунды после щелчка
подержал гранату в руке и только потом осторожно кинул, не совсем рядом с
немцем, а так, чтобы тот не успел ее отшвырнуть от себя, и делал он это все
в то время, когда немец, стоя на коленях у тревожного пулемета, торопливо
водил ребристым стволом, полосуя снежный наст очередями, все ближе и ближе
к тому месту, где лежал Тутышкин. Умно соображать в таких смертельных