"Михаил Эммануилович Козаков. Смертники " - читать интересную книгу автора

свидетеля, уличивших подсудимых, а после свидетелей вышел на сцену человек в
бараньей кожушанке, в "богатырке" - буденовке, с сухим и обгорелым, как
паленик, лицом, на котором, довлея, возвышался длинный горбатый нос, а на
нем - не присущие для воина очки. Во время его долгой, с охрипом, речи -
большие, не по мерке, очки наклонялись то в одну, то в другую сторону,
подпрыгивали на носу, как неопытный, непривычный кавалерист на скользком
седле, потому что и сам он, человек, не стоял на одном месте, а часто
выбрасывал по сторонам и вперед свой подвижный корпус увлекающегося оратора.
Сотнями ладошей хлопал ему зал, когда человек в кожушанке вспоминал про
советских вождей, про рабочих и крестьян всего мира (или, как обмолвился -
"всех земных шаров"), когда выкрикивал он здравицу красноармейцам, разбившим
юнкеров и генералов.
Целый час он говорил так, словно забыл в это время и сам, и весь зал
забыл, о людях, сидевших у перегородки "оркестра". Казалось, это не их
караулит стража, не судьба Иоськи и Базулина волнует теперь набившуюся в зал
толпу: сидят они тут по необъяснимой обязанности, но по своей воле,
захотят - смогут уйти.
И Иоська словно сам забыл о себе, о грядущей своей участи: он
несдержанно, два раза хлопал вместе со всеми и раньше всех - горбоносому,
очкастому оратору, когда упомянул тот о возмездии Деникину за расстрелы
крестьян и еврейские погромы...
И никто Иоську Глисту не остановил, не прервал. В этот момент он был
спокоен и уверен в себе.
Но сразу же надломало, укоротило его, как человека -старость, когда
размахнулся вдруг очкастый в его сторону, когда громко и враждебно выкрикнул
он:
- ...Нет им пощады, товарищи! Они срывают завоевания пролетариата. От
имени революции - я требую их расстрела.
Укоротило тогда Иоську: он прижался плечом к насупившемуся Базулину,
нервно потер руками свое прыщеватое лицо с вытянутой по-лошадиному вперед
нижней челюстью.
- Отец... - сказал жалобно Иоська. - Последние слова такие мне уже
ударяют по нервам. Ты не боишься, Отец?
- Еще не все, парень. Слушай.
После человека в кожушанке и в подпрыгивающих очках выступал еще добрый
десяток людей. Они пробивались! сквозь толпу, вбегали на эстраду и, не глядя
на подсудимых, с жаром, с пафосом и горячностью людей, которым присуще
искренно заблуждаться относительно ценности и первородства их
"откровений", - перетолковывали на разные лады уже говоренное здесь в
прошлую минуту: снова о власти советов, о генералах золотопогонных, о
гайдамаках и большевиках.
А один - с рыжими курчавыми волосами и голосом звонким, как раскол
топора, - за все время своей речи ни разу не вспомнил обоих налетчиков. Так
и окончил он свою речь случайно припомнившимися стихами Демьяна Бедного, а
когда напомнил ему один из судей про подсудимых, - он слегка смутился, но
тотчас же вновь подскочил к рампе и так же убедительно, как и вел свою речь,
закончил ее:
- А что касается убитого купца, то от имени революции... присоединяюсь,
товарищи, к предыдущему оратору!...
Иоська все это слушал, но ничего почти уже не слышал: безразличие и