"Михаил Эммануилович Козаков. Человек, падающий ниц " - читать интересную книгу автора

застенчивости, некоторого смущения, которое он испытывал в этот момент перед
ней. Ему казалось, что и он сам, и его престарелый отец допускают в
отношении Надежды Ивановны, вошедшей в их семью, какую-то непростительную
бестактность. Нет, - больше того: грубость, почти насилие. Ему казалось, что
Надежде Ивановне нанесено незаслуженное оскорбление, которое было в его, Эли
Рубановского, силах отвести от русской женщины...
Конечно, никто не смел "обучать" кошку еврейскому языку!
Что это за слово - "кецелэ"? Оно никому не понятно: не только в этом
дворе на Покровской, но и всей улице, всему городу, всем русским людям,
которым принадлежит этот город.
И Эля Акивович, чтобы как-нибудь загладить неловкость своего или
отцовского поступка, хватал, конфузясь, Цукки за ухо и начинал осторожно его
трепать - приговаривая:
- Ах, ты... безграмотная кошка, глупая ты кошка! Разве можно не
понимать русского языка? Все должны знать русский язык: Россия же - твоя
родина!
Такое же чувство неловкости портной испытывал и тогда, когда
приходилось ему разговаривать с Акивой на родном их языке в присутствии
невестки.
Старик был глуховат, по нескольку раз переспрашивал об одном и том же,
проявлял почему-то всегда интерес к разговорам о людях, которые никогда и
никак не могли быть ему известны. Старик казался в такие минуты совсем
лишним, назойливым, и речь его - медленная, певучая еврейская речь - без
осознанной причины коробила портного Элю. И, однако, совсем отсутствовало
это чувство, когда оставался вдвоем с отцом или когда их собеседником был
сын - Мирон.
В присутствии Надежды Ивановны Эля старался и сам меньше говорить -
потому что не был уверен в правильности своей речи, - и всячески, под
различными предлогами, ограничивал в том же старика Акиву.
С некоторой поры с портным происходило нечто странное, что уже, во
всяком случае, не было бы понято его друзьями и земляками, оставшимися по ту
сторону государственной границы. Эля словно чуждался родной своей речи,
избегал ее. В городе, на рынке, было два-три еврейских магазина, и владельцы
их, встречая портного Рубановского, радушно приветствовали его всегда -
своего единоверца и соплеменника.
Если он что-нибудь покупал, они внимательнейшим образом относились к
его требованиям, предлагали лучший и доброкачественный товар, делали скидку
на установленную цену, что никак уж не было достижимо для остальных
покупателей - коренных здешних горожан.
Никогда на своей родине, в маленьком пограничном городке, Эля
Рубановский не замечал такого обходительного отношения продавцов, из которых
многие были его давними близкими приятелями. Здесь же радушие и
доброжелательство было явным и подчеркнутым.
Он понял сразу же подлинную причину этого.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. Разговор на просцениуме

В работе автора этого рассказа произошел некоторый перерыв, и рукопись
ждала своего продолжения. Однако случилось так, что и в этом - неоконченном
еще - виде она стала известна одному человеку - одному из близких друзей