"Михаил Эммануилович Козаков. Человек, падающий ниц " - читать интересную книгу автора

автора. Мы не назовем его имени, но не можем отказать себе в том, чтобы не
привести тут же некоторого разговора с ним.
Расскажем все по порядку.
Автор, желая проверить себя, прочел ему все здесь написанное. Друг
внимательно слушал, время от времени бросая отрывистые подбадривающие фразы:
- Занятно! Что же дальше?
Автору показалось даже, что друг искренно сожалел, что рукопись не
закончена.
- Занятно! - повторил он после минутной паузы. - Я, конечно, не знаю
еще фабулы твоего рассказа (да это и хорошо!...), но кое-что я, кажется, уже
улавливаю... Да, да... Но не в этом дело. Я не могу еще оценивать этой вещи,
но в ней есть несколько строчек... "разоблачительных" строчек, понимаешь?
Автор недоуменно посмотрел на своего друга.
- Ты сейчас поймешь меня, - оживившись, продолжал тот. - Речь уже будет
не о твоем рассказе. Черт его знает, какой и о чем он у тебя выйдет, а то, о
чем я хочу тебе сказать, уже, к сожалению, вышло...
Автор из рассказчика превратился в слушателя.
Друг взял со стола листок рукописи, придвинул его к своим вооруженным
пенсне глазам и быстро прочел последние две фразы:
- Вот видишь: "Здесь же радушие и благожелательство было явным и
подчеркнутым. Он понял сразу же подлинную причину этого"... Эля твой
понял, - пишешь ты... так? Ты оборвал на этом рукопись. Но, может быть, ты,
автор, скажешь мне, как он, твой персонаж, должен был понять эту "подлинную
причину"?
- Ты заставляешь меня, - усмехнулся автор, - открыть тебе некоторые
секреты моей "лаборатории". Изволь! Кстати, здесь есть как раз то, что может
послужить для тебя ответом.
Он встал с дивана, на котором сидел до того рядом с другом, подошел к
письменному столу, выдвинул один из ящиков и вынул оттуда папку. Неловко
открывая ее, он обронил на пол газетную вырезку, слетевшую к ногам приятеля.
- Рецензия? - улыбнулся тот. - Дай - прочту! Нет? А, материальчики
собираете, жизнь обкрадываете, товарищи писатели... ха-ха...
Он хотел пробежать глазами вырезку, но автор положил ее обратно в папку
и вынул из нее листок густо исписанной бумаги.
- Цыц! Прочтешь в свое время. А пока - вот тебе ответ на твой основной
вопрос относительно Эли. Это из конспекта рассказа. Читай.
"В этом подлинно русском, во всех своих проявлениях русском городе,
десяток-другой еврейских семейств чувствовал себя затерявшимся,
национально-разобщенным, а этого не было раньше в злополучной, рабской
"черте оседлости", откуда они все пришли сюда путями освободившей их русской
революции".
- Приязнь иудея к иудею! - горячо подхватил друг. - Так и напиши
дальше, слышишь? Они эту приязнь пронесли нерушимо сквозь века крови и
гетто... Это верно. Так, не сгорая, накаляется только стальная игла,
пропущенная сквозь пламя... Да, да! Но вот об этом я и хотел тебе сказать.
Об этом (он подчеркнуто произнес последнее слово) надо говорить... я не
знаю, где, - но говорить надо серьезно и... строго! - неожиданно закончил он
фразу. - Может быть, писатель это должен сделать, - я не знаю. Может быть,
на эту тему надо написать рассказ, роман, повесть... публицистическую
повесть. Черт его знает! Вопрос, - уверяю тебя, - очень серьезный. Больной,