"Михаил Эммануилович Козаков. Человек, падающий ниц " - читать интересную книгу автора

для своего интересу!... Быдто бы не понимаю...
Акива Рубановский не умирал, он продолжал свое существование в этом
мире спокойно и безмятежно, не думая о своем грядущем конце и редко о нем
говоря.
Он был сухонький и сгорбленный, но это не мешало ему шагать твердо,
держать голову прямо, чуть даже откинув ее вверх, - так, что со стороны,
сзади, - если бы старик остановился на одну минуту и смог бы вспружинить
свое тело, - он показался бы насторожившимся, приготовившимся подпрыгнуть
азартным спортсменом, следящим за полетом брошенного в его сторону мяча.
Но глаза - глаза старика Акивы тотчас же рассеяли бы это впечатление:
они ушли далеко вглубь, уползли в норы глазных впадин и смотрели оттуда
тусклыми зеленоватыми светлячками - нехотя мерцающими.
Глаза тлели, глаза умирали быстрей, чем тело и мысль.
А были они когда-то свежими и живыми, такими же острыми, зелеными, как
у теперешней любимицы старика и всей семьи Рубановских - у пушистой молодой
кошки Цукки. К ней старик Акива питал особенную привязанность - последнюю в
жизни.
Год назад дворник Никита подобрал на улице маленькую, еще неумело
передвигавшуюся кошечку и принес ее домой. Спустя час он за двугривенный
продал ее жильцу - портному Рубановскому, не раз жаловавшемуся на
беспокойство, причиняемое по ночам безнаказанно бегающими мышами.
Кошку Надежда Ивановна окрестила смешным и не понятным ни для Эли, ни
для Никиты именем - Цукки. Но старик Акива сразу же стал называть ее
по-своему, на своем родном языке - "кецелэ", что означало - "кошечка". И
вскоре уже маленькое животное начало отзываться на двуименный зов.
В течение долгих дневных часов Цукки оставалась единственной "немой
собеседницей" старика: сын, Эля, целый день был занят в своей мастерской, а
молодые Рубановские - на работе в учреждениях.
В квартире было тихо, а зимой густо натопленная сонливая комната
сообщала еще этой тишине замкнутый умиротворяющий уют, - и оба живых
существа, старик и кошка, подолгу лежали, свернувшись калачиком, на
пододвинутой к печке кровати. Часто Цукки подкатывалась под бок к старику
или устраивалась у него на животе, приятно согревая тем остуженное долгими
годами старческое тело.
Акива медленно, ласково почесывал кошку за ухом, погружал свои высохшие
костяшки-пальцы в ее пушистую теплую шкурку и, когда сам уставал дремать,
так же медленно, тихо и нараспев, по-еврейски, говорил прикорнувшему
животному
- Что тебе снится, кецелэ? О чем ты думаешь, а? Может быть, ты думаешь,
кецелэ, что тебя кто-нибудь обидит, а-а?... Тебя все любят, все тебя любят,
глупа-ая! Ты будешь долго еще жить... до-о-олго.
А если Цукки с ним не было, старик, соскучившись по ней, шел искать ее
по всей квартире - звал ее на своем родном языке:
- Ким а гер, кецелэ... кецелэ! (Иди сюда, кошечка).
И кошечка, привыкнув к этой человеческой речи, понимая эти слова,
бежала, мяукая, на его зов.
Так же звал ее и Эля. Впрочем, иногда это причиняло Рубановскому - ему
одному известную и понятную - неприятность: тогда, когда слышала эти слова
жена сына - Надежда Ивановна.
Эля Рубановский всегда в таких случаях не мог скрыть своей