"Михаил Эммануилович Козаков. Человек, падающий ниц " - читать интересную книгу автора

тут же, что портной не изменил своей профессии и занимался ею все эти годы и
в чужом городе, на Покровской улице; старик отец его, Акива, доживал свой
век у сына, а худощавый двадцатилетний юноша Мирон превратился за это время
в почти совсем зрелого, женатого Мирона Ильича Рубановского - юрисконсульта
местного текстильного треста.
Автор встретил эту семью года два назад в упомянутом уже древнерусском
городе, - в том самом, откуда поступила телеграфная корреспонденция в
вечернюю газету, вырезка из которой хранится в папке, куда спрятана и эта
рукопись.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ. Кошка Цукки понимает еврейскую речь Старик Акива обещает Цукки
долгую жизнь

Смерть старика Акивы никого не должна была бы удивить.
Старцу шел почтенный девяностый год, он достиг того возраста, когда
человеческая жизнь напоминает уже использованную коляску, из которой
выпрягли коней - человеческие желания, а сам человек уподобляется безмятежно
дремлющему вознице, который, сидя на козлах памяти, мог бы, не двигаясь,
медленно погнать эту коляску только вспять - по пройденным давным-давно
путям-дорогам.
Память - калека-поводырь - ведет по ним, спотыкаясь и уставая, старец
подгоняет ее своей тоской по ушедшей жизни, а глаз, обращенный на былое,
видит его приятным и близким, но уже безжизненным, застывшим.
Так проходят в уцелевшем еще, обессиленном сознании найденные мыслью
памятники прекрасного и уродливого, любви и ненависти, живого и мертвого.
Так, оставленный желаниями, умирает человек: так ждал своего конца
старик Акива.
Вот поставили на заезжий двор жизни - его, Акивы, старую коляску бытия,
тихонько и осторожно подкатили ее под заботливый навес родственной, сыновьей
опеки, - и жди, жди теперь, сколько велено судьбой, того момента, когда все
вдруг в этой коляске рассохнется, утеряет последние, еле держащиеся друг о
друга скрепы и - рухнет на землю, а потом и навсегда войдет в нее...
Старик Акива не знал, когда должна прийти его смерть, его необычно
долгая жизнь не раз встречалась с ней лицом к лицу, - но он говорил теперь
всем убежденно, с мистической правдивостью старца:
- Восемьдесят девять лет живу я на белом свете, а умру -от испуга.
- А почему так, дедушка? - улыбалась жена Мирона, Надежда Ивановна. -
Люди перед смертью чем-нибудь болеют...
- Нет, нет! - упрямо кивал он своей маленькой, еще не совсем седой
головой. - Я знаю: от испуга... Так легче. Так скорей...
Дворник Никита, хмуро усмехаясь, говорил о нем портному
- Живуч твой старик, ровно насмешку над всеми делает. Дразнит народ
только.
- Пускай себе живет на здоровье, - укоризненно смотрел на него Эля. -
Разве он кому-нибудь тут мешает? Вам он мешает, Никита?
- А у меня прошлый год в деревне дочка от грязного прыща померла. Как
скажешь, - справедливо это есть, а?
- Нет, нет... это большое горе, Никита, - искренно сочувствовал ему
портной.
- Ну, то-то же... А твой сухарь небось не помирает. Тоже - рассуждаешь