"Михаил Эммануилович Козаков. Человек, падающий ниц " - читать интересную книгу автора

Бросок в лицо загримированного друга щепотки мелких, как пунктир,
веснушек, рассыпавшихся золотистым песком на обеих скулах, - и вот уже сын
Эли Рубановского, Мирон, безошибочно назовет нам имя и фамилию своего
приятеля и сослуживца, старшего юрисконсульта текстильного треста -Николая
Филипповича Вознесенского.
Вот ходят они взволнованно в служебном юрисконсультском кабинете, о
чем-то оживленно беседуя, что-то обсуждают; Николай Филиппович, шагая рядом
с Мироном, наклоняет по привычке свое тело вправо, напирает на своего время
от времени останавливающегося посреди комнаты, хмурящегося собеседника,
невольно толкает его своим высоким плечом, заглядывает в его глаза.
- Это, конечно, скандал, Мирон... Я убежден, что все это попадет в
печать... Но не стоит так волноваться, право.
Мы поступаем, однако, опрометчиво, сообщая сейчас читателю то, что ему
следует узнать значительно позже. Но именно эту сцену почему-то видел
мысленно автор рассказа в тот момент, когда слушал своего друга у себя на
квартире.
Пусть и она будет поэтому перенесена на просцениум нашего необычного
действа, тайны и движения которого мы строим на виду у читателя-зрителя.
Рассказ же самый продолжим теперь так.
Внутри этих людей - если только не сталкивала их грудь о грудь жизнь, -
жила древняя, очень древняя дружба друг к другу, приязнь иудея к иудею,
нерушимо пронесенная сквозь многие века.
Так, не сгорая, только накаляется стальная игла, пропущенная сквозь
суровое пламя.
И это чувство национальной приязни было тем сильней у радушных
торговцев, чем чаще встречали они здесь, на чужбине, своих единоплеменников.
- А, мусье Рубановский! - радовались они его приходу в лавку. - Что у
вас новенького? Присаживайтесь, будьте как дома...
- Не беспокойтесь. Дайте мне, пожалуйста, три метра коленкора, -
поспешно отвечал он по-русски и украдкой извинительно посматривал на
остальных покупателей, толпившихся у стойки с товарами.
На Покровской улице была булочная, принадлежавшая армянину. Она
обслуживала почти всю улицу, и Эле Рубановскому частенько случалось заходить
в нее за вечерним свежим хлебом. Иногда выпечка хлеба на некоторое время
запаздывала, и столпившиеся в булочной горожане и горожанки сдержанно и
беззлобно поругивали булочника.
- Падаждешь, падаждешь - кушать лучше будешь! - повышал голос на
нетерпеливых толстогубый армянин. - Русский человек такой глупый и быстрый,
что сырой теста готов кушать. Нет? - мне говоришь. Да! - я тебе говорю.
Несколько минут он соболезнующе-презрительно посматривал на
покупателей, потом отводил от них свой волоокий взгляд и продолжал уже
по-армянски беседу со своей женой. Оба они что-то кричали старику-продавцу,
у которого всегда болели зубы, он что-то им отвечал, - в булочной несколько
минут стоял шум непонятных гортанных голосов.
Покупатели, и со всеми вместе портной Рубановский, скучали в ожидании
свежих булок
Ни на какие размышления поведение армянина-булочника Элю Рубановского
не вызывало. И в поведении покупателей он не видел чего-либо такого, что
могло бы свидетельствовать об их враждебном отношении к армянину и его
соотечественникам.