"Михаил Эммануилович Козаков. Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы " - читать интересную книгу автора

Как ты думаешь, Абрам?... И потом: что имел тот, кто приложил свою руку к
старухе? Ни копеечкой не попользовался, советскую власть в окопах защищал и
несчастным калекой теперь шкандыбает! Так стоит ли такого человека серьезно
пришивать к делу? А?
- Та-ак... - протянул нерешительно Абрам Нашатырь. -Выходит, что тебе
еще награду?...
- Не, зачем? - чувствуя уже свое превосходство над братом, засмеялся
Нёма. - А теперь дальше: что скажут тому, кто старухиной золотой копеечкой
пользовался?... Кто у брата своего красноармейца народное имущество украл и
не вернул его нашей власти?... Кто два доходных заведения на эти копеечки
открыл?... Что такому будет, как ты думаешь, Абрам?... У нас с тобой одна
фамилия, но у меня, Абрам, на этот случай, кажется, более счастливое имя!...
Он замолчал и, продолжая неслышно смеяться одними только
поблескивающими от возбуждения глазами, быстро заходил по комнате. Отвесок
коротко срезанной ноги судорожно вздрагивал, и полуживое мясо в наполненном,
тугом мешочке брюк, словно большой угрожающий кулак, мелькало перед глазами
Абрама Нашатыря.
Теперь этот полуживой отвесок ноги, калека брат, не казался уже ему,
как раньше, легким и слабым: Нёма одолевал его хитро вплетенным теперь своим
прошлым красноармейца-инвалида, отдавшего уже свою дань тем, кто захочет
вспомнить о давно ушедшей из жизни, всеми позабытой теперь старухе.
- Нёма! - сказал он, подойдя вслед за братом к окну и скосив в сторону
глаза. - Нёма! - повторил он, - ты хочешь меня гнуть, будто я у тебя в руках
хлыстик! Но я не сломаюсь, чтоб ты знал... Я могу вырваться и больно
ударить... Ей-богу, на то я - Абрам Нашатырь!...
И он, повернувшись, вышел быстро из номера.
Он должен был так ответить шантажировавшему его брату - круто и
угрожающе, - этот осторожный, но упрямый простолюдин, бывший базарный
торговец курами и гусями, пришедший крутым проломом своего пути к
обогащавшему его дому на торговой улице Херсонской...
Он был одним из тех, кто, случайно наткнувшись в жизни на потерянную
или выбитую из рук другого вещь, цепко хватают ее, считая уже своей
собственной, как будто всегда им принадлежавшей и потому всегда трудно
отдаваемой.
Еще так недавно никем не замечаемый в городе мелкий базарный торговец,
приносивший на кухню к зажиточным булынчужанам кур и гусей и исподлобья
глядевший угрюмым серым стеклом своих глаз на не дававшуюся в руки, всегда
возбуждавшую придушенную зависть, чужую добротную жизнь, - Абрам Нашатырь,
удачливый крепнущий богатей, теперь научился ценить ее, не допуская к ней
чью-либо любопытную и жадную руку - своей, зорко стерегущей.
Он, - как и люди, разметавшие революцией в клочья тяжелую добротность
жизни тех, к кому он имел доступ только на кухне, - побаивался и ненавидел
их раньше, а теперь -презирал, грубо и откровенно презирал их за то, что у
них оказался дряблый, обносившийся, как ветошь, ум и гнилые, плохо
скрученные жилы в руках: они не сумели, когда надо было, сжать верной костью
кричащее горло тех, что пришли сейчас в жизнь победителями...
Он радовался в душе этой чужой победе, потому что видел и знал теперь
ее подхваченную крепко, уроненную невольно щедрость, вскормившую его -
недавнего простолюдина, -Абрама Нашатыря.
И он делил эту победу: скрытый и осторожный, он брал теперь свою долю,