"Михаил Эммануилович Козаков. Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы " - читать интересную книгу автораКак ты думаешь, Абрам?... И потом: что имел тот, кто приложил свою руку к
старухе? Ни копеечкой не попользовался, советскую власть в окопах защищал и несчастным калекой теперь шкандыбает! Так стоит ли такого человека серьезно пришивать к делу? А? - Та-ак... - протянул нерешительно Абрам Нашатырь. -Выходит, что тебе еще награду?... - Не, зачем? - чувствуя уже свое превосходство над братом, засмеялся Нёма. - А теперь дальше: что скажут тому, кто старухиной золотой копеечкой пользовался?... Кто у брата своего красноармейца народное имущество украл и не вернул его нашей власти?... Кто два доходных заведения на эти копеечки открыл?... Что такому будет, как ты думаешь, Абрам?... У нас с тобой одна фамилия, но у меня, Абрам, на этот случай, кажется, более счастливое имя!... Он замолчал и, продолжая неслышно смеяться одними только поблескивающими от возбуждения глазами, быстро заходил по комнате. Отвесок коротко срезанной ноги судорожно вздрагивал, и полуживое мясо в наполненном, тугом мешочке брюк, словно большой угрожающий кулак, мелькало перед глазами Абрама Нашатыря. Теперь этот полуживой отвесок ноги, калека брат, не казался уже ему, как раньше, легким и слабым: Нёма одолевал его хитро вплетенным теперь своим прошлым красноармейца-инвалида, отдавшего уже свою дань тем, кто захочет вспомнить о давно ушедшей из жизни, всеми позабытой теперь старухе. - Нёма! - сказал он, подойдя вслед за братом к окну и скосив в сторону глаза. - Нёма! - повторил он, - ты хочешь меня гнуть, будто я у тебя в руках хлыстик! Но я не сломаюсь, чтоб ты знал... Я могу вырваться и больно ударить... Ей-богу, на то я - Абрам Нашатырь!... Он должен был так ответить шантажировавшему его брату - круто и угрожающе, - этот осторожный, но упрямый простолюдин, бывший базарный торговец курами и гусями, пришедший крутым проломом своего пути к обогащавшему его дому на торговой улице Херсонской... Он был одним из тех, кто, случайно наткнувшись в жизни на потерянную или выбитую из рук другого вещь, цепко хватают ее, считая уже своей собственной, как будто всегда им принадлежавшей и потому всегда трудно отдаваемой. Еще так недавно никем не замечаемый в городе мелкий базарный торговец, приносивший на кухню к зажиточным булынчужанам кур и гусей и исподлобья глядевший угрюмым серым стеклом своих глаз на не дававшуюся в руки, всегда возбуждавшую придушенную зависть, чужую добротную жизнь, - Абрам Нашатырь, удачливый крепнущий богатей, теперь научился ценить ее, не допуская к ней чью-либо любопытную и жадную руку - своей, зорко стерегущей. Он, - как и люди, разметавшие революцией в клочья тяжелую добротность жизни тех, к кому он имел доступ только на кухне, - побаивался и ненавидел их раньше, а теперь -презирал, грубо и откровенно презирал их за то, что у них оказался дряблый, обносившийся, как ветошь, ум и гнилые, плохо скрученные жилы в руках: они не сумели, когда надо было, сжать верной костью кричащее горло тех, что пришли сейчас в жизнь победителями... Он радовался в душе этой чужой победе, потому что видел и знал теперь ее подхваченную крепко, уроненную невольно щедрость, вскормившую его - недавнего простолюдина, -Абрама Нашатыря. И он делил эту победу: скрытый и осторожный, он брал теперь свою долю, |
|
|