"Михаил Эммануилович Козаков. Абрам Нашатырь, содержатель гостиницы " - читать интересную книгу автора

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Днем - тот же "Курьерский поезд", то же "Пробуждение льва" и
"Музыкальная табакерка", только словно обленились и неуклюжи стали короткие
сбивающиеся пальцы, невпопад натыкавшиеся на - нарочито, казалось,
визгливые - диэзы и бемоли, да чаще потихоньку сердилась в такие минуты
Елена Ивановна:
- Сначала... сначала, Розочка... Что с вами?
Не могла и не умела бы ответить теперь дочь Абрама Нашатыря: разве
можно рассказать кому-нибудь о прячущихся ночных часах, вором вдруг
пришедших в девичью нераспустившуюся жизнь?!
И было теперь так.
Каждый раз, когда закрывалось кафе и засыпала гостиница, выходила
босиком Розочка к третьему номеру, куда переселил теперь Абрам Нашатырь
своего младшего брата. И, подойдя к дверям, минуту прислушивалась, а потом
быстро проскальзывала в номер к ожидавшему ее дяде. В темноте сама находила
уже его слегка скрипучую кровать, молча усаживалась на нее и так же молча
встречала Нёмины руки на своем плече и уже знакомые теперь щекочущие губы на
шее, па груди...
Ей было восемнадцать лет, и была она дочерью, куском крепкой плоти
Абрама Нашатыря.
И когда проснулось в ней отцовское - крутая и цепкая, как волчья
челюсть, хватка жизни, - шла к ней, как и отец, прямым проломом пути,
оставляющим позади себя мелкий щебень прошлого: привычек, надежд и мыслей.
И дни эти - после встречи с Нёмой - отодвинули в памяти все уроненные
вдруг восемнадцать лет, вязкое биение булынчугских будней, давнишнюю мечту -
уйти от них.
Как и все девушки в ее возрасте, она часто искала в своих мечтах
любимого, но не знала, как приходит любовь; ни разу не любив, хотела для
любви - вечности; предчувствовала пряность греха, но была скупа в подаяниях
своему слепому соображению: ей было только восемнадцать лет...
И тот, кто пробудил отцовское в ней впервые пьяным жалом своих ползких
губ, не знал, что так легко и верно можно поджечь фитиль девичества,
овлаженный горячей отцовской кровью Абрама Нашатыря.
День - глаза стыда: днем избегала Розочка встречать своего дядю,
стыдилась минувшей ночи. А густой и поздней темью пробиралась вновь к его
дверям, чтоб уйти оттуда через час скрюченной и обессиленной осеченными
ласками; неполными ласками - ибо каждый раз уносила с собой Розочка
томительную ношу своего девичества, сохраненного сторожившей ее тело
боязнью...
Ей было сладостно и не страшно уже знать настежь открытое для
судорожной встречи чужое упрямое тело, но оборонявшаяся, не изжитая еще
девичья боязнь сохраняла ей девичье имя.
- Розочка... - шептали ползкие щекочущие губы.
- Дядя... дядечка... - ласково говорила она, - и так всегда называла
его, кровного брата отца своего, Абрама Нашатыря.
- Дядя... дядечка!... - И мысль имя другое назвать не могла потому
словно, что помнила она всегда, а тело чувствовало - бессильно
подергивающийся обрубок его ноги: так и видели всегда Нёму ее глаза -
деревянный шов костыля сбоку мертвой пустоты там, где быть ноге, обрубок