"Василий Павлович Козаченко. Яринка Калиновская (Повесть про войну)" - читать интересную книгу автора

бросался - не для людей, только для себя, - на отворот борта трикотажной
кофточки и про себя подумала, словно обещая кому-то постороннему: "Буду
носить его всегда, где бы ни была, сколько буду жить..."
Она не боялась крайностей, характер у нее был решительный и в ее годы
росла максималисткой, удивительно последовательной. После смерти матери
хотела только умереть; едва избавившись от навязчивой мысли о смерти,
решила всю свою жизнь посвятить отцу, жить только для него...
Тот маленький значок с силуэтом детской головки и сейчас при ней; он -
за отворотом цигейковой шубки, надежно скрыт длинным ворсом. Она и в самом
деле не снимала его с груди ни разу за все долгие четыре года...
А отца нет. Да, надо смотреть правде в глаза, какою бы горькой она ни
была. - . Нет его .. Хотя, потеряв сознание, истекая кровью в камере
новобайракской полиции, он, может, еще и дышит...
Но она не смогла ничем, ну ничем не смогла помочь ему...
От этой мысли, от собственного бессилия, отчаяния можно сойти с ума...
Если бы не отец, который остался там, в Новых Байраках, ни о себе, ни о
том, что с ней самой случилось и что еще случится впереди, Яринка и не
думала бы. Своя судьба сейчас ее совершенно не тревожила и нисколько не
интересовала. Ей теперь было все равно, что бы с ней ни случилось... Если
бы она могла спасти отца!.. Но она не смогла спасти его и не сможет.
Даже подумать о таком страшно. С ума сойти можно...
И лучше уж не думать.
В ту зиму, после смерти матери, когда Яринка словно не по своей воле
возвратилась к жизни, она все еще страдала от своего "маюдушия", обвиняя
себя в том, что, оставаясь жить, изменяет памяти матери, изменяет своей
любви к ней, своей печали. Оправдываясь перед собой, она думала: "Буду
жить не для себя. Буду жить лишь для них - для дедушки Нестора, для
отца... Ведь они без меня остались такими одинокими и беспомощными!.."
И правда, чем дальше, тем больше она прирастала душой к родным и
близким ей людям, жила для них.
Присматривала, ухаживала за ними, следила за тем, чтобы все у них было
как и при маме. От этого чувствовала и себя счастливой. Будто исполняла
мамину волю, ее завещание. Иногда даже удгтлялась: как это она раньше
могла так безразлично относиться к отцу. И как это она не знала, не
чувствовала, что любит своего отца больше всех на свете. Любит и жалеет. А
жалея, любит еще больше. Не щадит ни себя, ни своих сил, ни времени,
успевает и учиться, и обшивать, и обстирывать их обоих и в двух хатах
поддерживать хоть какой-то порядок.
В этом теперь, казалось, была вся ее жизнь. Хотя глубоко, на самом дне
души, в сознании жило, таилось до поры и что-то другое, связанное с тем
силуэтом детской головки, который она носила, прикалывая то к отвороту
шубки, то к кофточке или платью, ни на один день не разлучаясь с ним.
Яринка была такая маленькая, или, как говорили о ней родные, такая
дробненькая, что когда ей исполнилось пятнадцать лет и она вступала в
комсомол, в райкоме подумали, что ей нет еще и четырнадцати.
- Как же ты учишься? - спросил ее чубатый и тонкошеий Федор Кравчук,
секретарь райкома.
- Учусь... - невнятно и даже смущенно ответила Яринка. Ей почему-то
было неудобно ответить, что в девятом классе она стала круглой отличницей,
много читала, интересовалась литературой, географией, историей и с особым