"Дидье ван Ковеларт. Вне себя" - читать интересную книгу автора

через интернет. Гостиная-мансарда с видом на улицу Фобур-Сент-Оноре, большая
кухня с окном во двор и спальня, за которой я сейчас веду наблюдение с улицы
Дюрас... Этакая бонбоньерка в потускневшей позолоте, всюду куклы - интерьер
жилища старой дамы. Интересно, как обустроила ее за неделю Лиз, превратившая
в свое время мой деревянный дом в образчик декора Новой Англии?
Я вспоминаю наш последний понедельник в Гринвиче, в тишине леса, уже
тронутого осенней рыжиной, - леса, от которого у нее зимой тоска, а весной
аллергия. Все как обычно: я ухожу, оставляя ее тупо сидящей с пультом под
рукой перед "Шоу Дженни Джонс", где ведущая, восторженно щебеча, подсовывает
микрофон медиумам, призванным сообщить зрителям новости об их пропавших
близких, между двумя рекламными роликами, в которых адвокаты нахваливают
свои услуги по ведению процессов против врачей, сплоховавших с диагнозом.
Сегодняшняя звезда - донельзя силиконовая блондинка; она якобы понимает язык
животных и служит переводчицей между Лабрадором и его хозяином. Лиз в
восторге. Она в это верит. Записывает координаты ясновидящих, в том числе и
собачьей переводчицы, хотя у нас нет ни собаки, ни кошки. Я говорю ей, что
нельзя быть такой легковерной. Она парирует: уж мне бы лучше помолчать с
моими говорящими деревьями. Я злюсь, прошу не путать божий дар с яичницей,
эксплуатация горя наивных людей - вот что меня возмущает, а не сам феномен,
и мы начинаем орать друг на друга, перекрикивая адвокатскую брехню и
назойливую музыку. Лиз тогда назвала меня "шизанутым", я влепил ей пощечину,
она упала навзничь и рассекла лоб о ножку торшера.
Я поднимаю глаза. А вот и он, заступивший на мое место, облокотился о
подоконник, довольный, выспавшийся. Спокойно, с кайфом курит в моей пижаме
от "Гермеса", той самой, из аэропорта Кеннеди. Лиз протягивает ему чашку, он
берет, не глядя на нее, машинальным движением. Как будто они живут этой
жизнью так же долго, как я.
Из-за угла выходит мамаша с двумя дочками в теннисной форме. Девчушки
шепчутся, загораживаясь ракетками, косятся на меня, хихикают и продолжают
секретничать. Мать поторапливает их, открывает дверцу машины, запихивает
своих чад внутрь, бесцеремонно подталкивая, как полицейский арестованных.
Лиз, наверно, хотела бы ребенка. А я? Не знаю, трудно сказать. Я слишком
тяжело перенес семейный крах отца, чтобы самому мечтать называться папой.
Чего бы мне хотелось - рассказать маленькому мальчику все, что я знаю о
деревьях. Но я не вынесу, если он отмахнется, выслушает меня вполуха, чавкая
жвачкой, и поспешит вернуться к видеоиграм.
Поразительно, но я все еще мыслю по-старому, мусолю обиды, смешные в
моей нынешней ситуации, переживаю прошлые ошибки острее, чем свое положение
жертвы. Что бы я ни сделал когда-то Лиз - все пустяки по сравнению с тем,
чему она подвергает меня сегодня, но это ничего не меняет - так,
оказывается, я устроен. Пусть нас больше ничто не связывает, мое чувство к
ней неизменно, на удивление свежо, будто мы встретились вчера. Странно,
выходит, если тебя вычеркнули из настоящего, прошлое от этого только
молодеет.
Они ушли, окно закрыто, и до меня доносятся приглушенные звуки пианино.
Возможно, это он играет. Если он знает не меньше моего о ботанике, логично
предположить, что он пианист. Но почему именно эта деталь его личности
отпечаталась во мне - и только эта? Почему, если моя память и его слились
воедино, я не нахожу в себе других его воспоминаний, ни одного?
Я вздрагиваю. Вслед за пианино зазвучал оркестр. Запись, вот оно что.