"Дидье Ковелер. Путь в один конец (Роман)" - читать интересную книгу автораешь на заказ, это как цвет глаз или погода - такие вещи не выбирают, что
есть, то есть. И потом, если кому-то, чтобы удостовериться, что я фран- цуз, нужен липовый паспорт, лучше уж я останусь арабом. Из гордости. Нет, проблемы такого порядка возникают у меня только на футбольной площадке. Вот тут я разрываюсь надвое. Когда играю за цыган Валлон-Флери против арабов Роше-Мирабо, то чувствую себя предателем. И самозванцем впридачу: я ведь знаю, что рома не считают меня за своего. А гаджо оста- ется гаджо, каким бы классным центрфорвардом он ни был, хоть бы даже за- бивал голы в ворота своих соплеменников. Вот почему в конце концов я стал судьей. С Лилой мы ровесники, ей тоже девятнадцать. Мы знаем друг друга с детства, но теперь приходится соблюдать осторожность - из-за моего про- исхождения. Братья прочат ей в мужья такого же чистокровного мануш, местного уроженца, из паствы Святых Марий, как они сами, Ражко, специа- листа по "мерседесам". Поэтому на улице мы с Лилой еле смотрим друг на друга, здрасьте - до свиданья, и все. Но раз в неделю она садится в трамвай, я - на мотороллер, и мы встречаемся в бухте Ньолон, это самое красивое место в мире; по крайней мере, так я считал раньше, потому что никогда еще не выезжал за пределы департамента Буш-дю-Рон. Лила научилась от матери гаданию по руке. На моей она прочитала толь- ко, что мой путь скоро прервется, а потом, после пересечения, возобно- вится. У Лилы черные волосы, жгучие глаза, от нее пахнет липовым цветом, и носит она красные или синие юбки до щиколоток, которые раздуваются, когда она танцует, но больше я ничего не скажу - при том, как все обер- нулось, мне больно вспоминать о ней. в которой сама никогда не была, - об Индии. О тамошних обычаях, священ- ных коровах, украшенных цветами погребальных кострах, куда бросают вдо- ву, если усопший был чистых кровей, - я не особенно вслушивался. Слушать я как-то вообще не привык, разве что в школе приходилось, а туда я уже давно не хожу. Но с того дня, как мы с ней первый раз любили друг друга - я не раздеваясь, она спиной ко мне, чтобы соблюсти себя до свадьбы, ее свадьбы, разумеется! - все это стало неважно. Она сказала мне на своем языке: "Я люблю тебя", - у меня же своего, то есть какого-то особого, языка нет, поэтому вслух я ничего не сказал, но подумал то же самое. А еще подумал, что после свадьбы можно будет уже не заботиться о приличиях и любить друг друга, не отворачиваясь. Вечером, перед сном, у нас любят поговорить о предках, о краях, где они жили, посетовать на то, что с появлением нержавейки закатилась слава клана Кэлдерары, потомственных жестянщиков-лудильщиков, вспомнить под переборы гитары и трели губной гармошки о гонениях, погромах и законах, из-за которых все и очутились здесь, в Валлон-Флери, в департаменте Буш-дю-Рон, и сменили колеса фургонов на кирпичи, а странствия - на вос- поминания. Я при этом сижу и молчу. Киваю для вида головой, но пропускаю все мимо ушей. Меня огорчает не то, что у меня нет родины - если не считать "ситрое- на", - это бы ладно, а то, что я один такой. Счастье я нашел в школе. Учиться - вот настоящее счастье. У меня поя- вилась своя собственная семья, из слов и цифр, которые я мог тасовать по своему усмотрению: склонять и спрягать, складывать и вычитать, - и все |
|
|