"Любовь Тимофеевна Космодемьянская. Повесть о Зое и Шуре (про войну)" - читать интересную книгу автора

пытаются выползти, но Шура зажимает карман в кулак. Бедные жуки!
Чего только я не нахожу по вечерам в этих карманах! Рогатка, кусок
стекла, крючки, камешки, жестянки, строго-настрого запрещенные спички -
всего не перечтешь. И постоянно у Шуры на лбу шишка, ноги и руки в ссадинах
и царапинах, коленки разбиты. Сидеть на одном месте для него самое тяжелое
наказание. Он бегает, прыгает, скачет с самого раннего утра и до часа, когда
я зову детей домой ужинать и спать. Не раз я видела, как после дождя он
бегает по двору и бьет палкой по лужам. Брызги взлетают искристыми фонтанами
выше его головы, он весь вымок, но, кажется, даже не замечает этого - все
сильнее размахивает палкой и во все горло распевает песню собственного
сочинения. Я не могу разобрать слов, слышится только какое-то воинственное и
ликующее: "Трам-ба-бам! Барам-бам!" Но все понятно: надо же Шуре излить свой
восторг перед всем, что его окружает, надо выразить, как радуют его и
солнце, и деревья, и теплые глубокие лужи!
Зоя была постоянным товарищем Шуры во всех его играх, бегала и скакала
так же шумно, весело и самозабвенно. Но она умела и подолгу молча сидеть и
слушать, и глаза у нее при этом были внимательные, темные брови слегка
сдвигались. Иногда я заставала ее на поваленной березе неподалеку от дома:
она сидела, подперев лицо ладонями, и сосредоточенно смотрела прямо перед
собой.
- Ты что так сидишь? - спрашивала я.
- Я задумалась, - отвечала Зоя.
Из тех далеких, слившихся друг с другом дней я вспоминаю один. Мы с
Анатолием Петровичем собрались в гости к моим старикам и захватили с собой
детей. Едва мы пришли, дедушка Тимофей Семенович сказал Зое:
- А ты что же, озорница, мне вчера неправду сказала?
- Какую неправду?
- Я тебя спросил, куда ты мои очки девала, а ты говоришь: "Не знаю". А
потом я их под лавкой нашел - уж верно, ты их туда кинула, больше некому.
Зоя исподлобья посмотрела на деда и ничего не ответила. Но, когда нас
немного спустя позвали к столу, она сказала:
- Я не сяду. Раз мне не верят, я есть не стану.
- Ну чего там, дело прошлое. Садись, садись!
- Нет, не сяду.
Так и не села. И я видела, что дед почувствовал себя неловко перед
пятилетним ребенком. На обратном пути я пожурила ее, но Зоя, глотая слезы,
повторяла одно: "Не трогала я его очков. Я правду сказала, а он мне не
верит".
Зоя очень дружила с отцом. Она любила бывать с ним даже тогда, когда он
занимался своим делом и не мог разговаривать с нею. И она не просто ходила
вслед за ним, а примечала.
- Смотри, папа все умеет делать, - говорила она Шуре.
И правда, Анатолий Петрович умел справиться с любым делом. Это
признавали все. Старший сын в семье, рано потерявший отца, он сам пахал,
сеял, убирал хлеб. При этом успевал много работать в избе-читальне и в
библиотеке. Односельчане очень любили и уважали Анатолия Петровича, доверяли
ему, советовались с ним по семейным и иным делам, а уж если надо было
выбрать надежного человека в ревизионную комиссию - проверить работу
кооперации или кредитного товарищества, неизменно говорили: "Анатолия
Петровича! Его не проведешь, он во всем разберется".