"Любовь Тимофеевна Космодемьянская. Повесть о Зое и Шуре (про войну)" - читать интересную книгу автора

захватив бутылочку, отправлялась к бабушке за молоком.
Помню, раз я доила корову. Шура вертелся рядом. С другой стороны стояла
Зоя с чашкой в руках, дожидаясь парного молока. Корову донимали мухи;
потеряв терпение, она махнула хвостом и хлестнула меня. Зоя быстро отставила
чашку, одной рукой схватила корову за хвост, а Другой стала прутиком
отгонять мух, приговаривая:
- Ты зачем бьешь маму? Ты маму не бей! - Потом посмотрела на меня и
прибавила, не то спрашивая, не то утверждая: - Я помогаю тебе!
Забавно было видеть их вместе: хрупкую Зою и толстого увальня Шуру.
О Шуре на селе говорили: "У нашей учительницы мальчонка поперек себя
шире: что на бок положи, что на ноги поставь - все одного роста".
И впрямь: Шура был толстый, крепко сбитый и в свои полтора года много
сильнее Зои. Но это не мешало ей заботиться о нем, как о маленьком, а иногда
и строго покрикивать на него.
Зоя сразу стала говорить чисто, никогда не картавила. Шура же лет до
трех не выговаривал "р". Зою это очень огорчало.
- Ну, Шура, скажи: ре-ше-то, - просила она.
- Лешето, - повторял Шура.
- Нет, не так! Повтори; "ре".
- Ле.
- Не "ле", а "ре"! Какой ты бестолковый мальчишка! Давай снова: режь.
- Лежь.
- Корова.
- Колова.
Раз, выйдя из терпения, Зоя вдруг стукнула брата ладонью по лбу, но
двухлетний ученик был куда сильнее четырехлетней учительницы: он возмущенно
тряхнул головой и оттолкнул Зою.
- Отстань! - крикнул он сердито. - Чего делешься!
Зоя посмотрела на него удивленно, но не заплакала. А немного погодя я
уже снова слышала:
- Ну, скажи: кровать.
И Шуркин голос покорно повторял:
- Кловать.
Не знаю, понимал ли Шура, что он младший в семье, но только с самых
ранних пор он умел этим пользоваться. "Я маленький!" - то и дело жалобно
говорил он в свою защиту. "Я маленький!" - требовательно кричал он, если ему
не давали чего-нибудь, что он непременно хотел получить. "Я маленький!" -
гордо заявлял он иногда без всякого повода, но с сознанием собственной
правоты и силы. Он знал, что его любят, и хотел всех - и Зою, и меня, и
отца, и бабушку - подчинить своей воле.
Стоило ему заплакать, как бабушка говорила:
- А кто обидел моего Шурочку? Поди ко мне скорей, дорогой! Вот я что
дам своему маленькому внучку!
И Шура с веселой, плутоватой мордочкой забирался на колени к бабушке.
Если ему в чем-нибудь отказывали, он ложился на пол и начинал
оглушительно реветь, бить ногами или жалобно стонать, всем своим видом ясно
говоря: "Вот я, бедный маленький Шура, и никто меня не пожалеет, не
приголубит!.. "
Однажды, когда Шура начал кричать и плакать, требуя, чтобы ему дали
киселя до обеда, мы с Анатолием Петровичем вышли из комнаты. Шура остался