"Огюстен Кошен. Малый народ и революция (Сборник статей об истоках Французской революции) " - читать интересную книгу автора

значительные социальные явления к индивидуальным инстинктам, например
религию - к некоему "минимуму религиозности", как врожденному свойству
каждого; также и Тэн считает, что в каждом абстрактном мечтателе дремлет
Марат, и все молодые люди в восемнадцать лет - якобинцы1; как будто можно
проследить эволюционную связь между резонерским духом какого-нибудь юнца или
мечтаниями престарелого поклонника просвещения и яростным и вполне
определенным фанатизмом убийцы. Здесь трудно удержаться от мысли о наивном
дарвинисте, который полностью счастлив знанием, что хобот - это тот же нос,
копыто - ноготь, плавник - рука, а обезьяна - человек.

1 Rйvolution, II, р. 11.


174

Психологи, продолжает г-н Дюркгейм, часто принимают результат за
причину, когда объясняют социальные факты, ставя сознательное побуждение
впереди действия; но ведь обычно все происходит наоборот: сначала действие,
вызванное неосознанными причинами, а потом - доводы, чтобы оправдать это
действие. Точно также Тэн постоянно смешивает якобинскую логику с якобинским
духом и не видит больше затруднений в одном, чем в другом, как будто чувства
всегда шли вслед за принципами, как будто достаточно было показать логику
последних, чтобы объяснить наличие первых; и будто бы революционные акты в
самой их логике не предполагали бессознательного вовлечения в гораздо
большей степени, чем следование чистой теории.
И так далее. Заблуждение одно и то же и состоит оно в том, что
неслыханные поступки и бесчеловечные, извращенные чувства приписываются
личной испорченности, хотя они подчиняются гораздо более могущественным и
глубоким причинам. Если верить Тэну, то каждый якобинец - творец
собственного фанатизма; конечно, ему в этом помогали и обстоятельства, но не
напрямую, устраняя препятствия, разрушая всяческими злоупотреблениями
моральные авторитеты и анархией - установленный порядок; а вся положительная
работа шла от него [якобинца].
Если этот метод верен, то он ведет к самому революционному учению из
всех, более революционному, чем у г-на Олара, который довольствуется тем,
что предает забвению, как и якобинцы 1793 года, всякие гнусности. Тэн,
напротив, принимает их, выпячивает - и в итоге отрицает, поскольку сводит их
к естественным причинам. Если у фанатизма


175

1793 г. не было других общих причин, кроме заурядных факторов - поколение,
момент, среда, - а все остальное было личным делом, - то Шалье лишь
племянник г-на Журдена, дядя г-на Перришона, двоюродный брат стольких
честных буржуа, которых те же самые причины не сделали кровожадными. Таким
родством, конечно, нечего гордиться, но в конце концов вся его порочность -
свойство его самого: из этого следует не только то, что она заслуживает
всяческого презрения (а Тэн ей этим и не угрожает), но также и то, что она
не могла бы завести слишком далеко - а это было бы уже неправдоподобно.