"Огюстен Кошен. Малый народ и революция (Сборник статей об истоках Французской революции) " - читать интересную книгу автора

письма, предписывает доносить и оплачивает доносы; есть революционная война,
которая выше международного права, революционное правосудие, обходящееся без
защиты, без свидетелей, без следствия, без обжалования: к чему все это, если
судит народ - по крайней мере, следит за судьями - значит, все хорошо.
Вначале суверен действовал сам. После сентябрьских убийств он нанимает
исполнителей; таков смысл существования революционного трибунала, по мнению
его инициатора Дантона; он должен "заменить верховный трибунал Народной
мести", и если бы он существовал, то не было бы резни в тюрьмах: Майяр
напрасно скопировал Фукье1.
Короче, революционное правительство, то есть социальный режим,
учреждает личное правление бога-народа. И это воплощение имеет следствием
создание новой морали, которой важно не то, плох или хорош поступок, а то,
революционен он или нет, то есть соответствует ли он нынешней и действующей
воле этого бога. Эту-то социальную ортодоксальность наши якобинцы называют в
1793 г. "патриотизмом", английские Саисштеп'ы - "Conformite"
[согласованность, соответствие], американцы - "Regularite" [порядок,
система]2.
Таким образом, во Франции в 1793 и 1794 гг. была несколько месяцев
политическая теократия, официально узаконенная декретом Конвента, который
поставил очередной целью Добродетель (читай: новую Добродетель, то есть
культ Всеобщей Воли, социальной ортодоксии). Но публика, недостаточно
"просвещенная", понимала плохо; и ничто так

1 Moniteur, Convention, 10 mars 1793.
2 Ср. Ostrogorski. La dйmocratic.


155

не любопытно, как ошибки профанов в отношении этой добродетели и усилия
новых законоучителей исправить свою паству. Можно прочесть, например,
возмущенную речь Робеспьера к якобинцам 9 июля 1794 г.: можно ли было себе
представить, что революционный комитет использует этот декрет Конвента о
заключении в тюрьму за пьянство в праздничный день? Результат этой морали
наизнанку свидетельствует и о ее глупости: ибо в этот день добрые
республиканцы оказались за решеткой, а плохие - на воле. И так-то,
продолжает оратор, "преступники видят в дворянах лишь мирных земледельцев и
добрых мужей, и они не справляются о том, являются ли те друзьями
справедливости и народа". Как будто эти "личные добродетели", так бурно
расхваливаемые реакцией, имели сами по себе хоть какое-нибудь значение! Как
будто даже они могли существовать без "общественных добродетелей", то есть
без якобинской ортодоксальности! "Человек, у которого нет общественных
добродетелей, не может иметь и личных". И, взаимно, "преступления не может
быть там, где есть любовь к Республике"1, - писал Бернар де Сент. Так
противоположность между двумя моралями становилась полной. Кто служит новому
богу - якобинскому Народу - тот добродетелен уже поэтому; кто борется против
этого народа, тот преступник.
Термидор нанес сокрушающий удар новой мистике в самом зените ее
подъема; это стало ясно в тот день, когда Тальен осмелился бросить с трибуны