"Огюстен Кошен. Малый народ и революция (Сборник статей об истоках Французской революции) " - читать интересную книгу авторадогма, которая превосходит и подчиняет действительную волю народа в одном
смысле, как политическая или религиозная власть - в другом. "Свободный народ" якобинцев не существует и никогда не будет существовать, он сам себя творит, как ренановский бог. Это предельный закон, ведущая мысль глубокого религиозного значения: это не фактическая реальность, какие историк встречает на своем пути. Напротив, для всех, для непосвященных, свободный народ - это масса, разнузданная толпа, предоставленная самой себе, инстинктам, сиюминутным внушениям, не знающая ни узды, ни власти, ни закона; такая, какой она явилась в июле 1789 г. изумленным взорам "философов": огромное чудовище, бессознательное, орущее, в течение пяти лет наводившее ужас на Францию и оставившее в душе тех, кто это видел, неискоренимый страх - кошмар, который витал над двумя третями XIX века и у трех поколений заменял исчезнувшую лояльность; но как исторический феномен он был плохо понят 1 Contrat social, Ed. Dreyfus-Brisac, p. 38. 121 и никогда не изучался непосредственно и сам по себе до Токвиля и Тэна. Все историки говорят о народе - это, конечно, нужно, поскольку он действует всюду, - но говорят всегда о его делах, о его героях, о его жертвах и никогда о нем самом. Все уделяют место в своих повествованиях этому огромному анонимному персонажу, который смешивается с реальными портретами конкретных людей на картинах Мантеньи. Вот под июльским солнцем, под каштанами Тюильри, желчная физиономия Демулена - и народ; вот 6 октября, Ассамблея, у барьера - Майяр, в засаленном воротнике, со злыми глазами и обнаженной саблей - и народ; вот 4 сентября 1792 г. в калитку Аббатства входит в красновато-бурой одежде элегантный Бийо, шагая через лужи крови, чтобы не испачкать чулок, вон толстая шея Дантона - и народ. Подробно известно, до мельчайших деталей, кто такие Дантон, Демулен, Майяр, Бийо - детали сами по себе неинтересные, поскольку это достаточно заурядные люди; о народе же не известно ничего - и тем не менее это он все сделал: увез короля и членов Ассамблеи, перерезал пленников. Речь идет лишь о его поступках, никогда о нем самом. Он просто есть, но не объясняется и не рассматривается. Оказывается, что такая лень непосвященных весьма на руку нынешней идее посвященных: вместо "народа" г-на Тьера, который является лишь словом, Мишле ставит "якобинский народ", который является идеей. Из невежества одних, из мистицизма других рождается странный политический миф о народе как коллективном и в то же время индивидуальном существе, кочующая через всю историю начиная с Минье и кончая г-ном Оларом. Мишле храбро 122 делает народ героем своей книги: "Я увидел..., что эти блистательные, могущественные говоруны, которые выразили мнение масс, несправедливо считаются единственными действующими лицами. Они получили такой импульс, |
|
|