"Димитр Коруджиев. Дом в наем " - читать интересную книгу автора

жить по-другому. Занусси и Феллини сами знают, кому уподобляются.)
Но вот в один скверный день его жена, уставшая подавать на стол
литературным и киногероям, прятать детей на кухне, затерялась вместе с ними
в дебрях района "Хаджи Димитр", в старом домике своей матери.
Вскоре какой-то новичок зацепил его на горнолыжной трассе под "Алеко" -
в тот самый миг, когда думал о ней; порвано ахиллово сухожилие, гематомы...
Друга детства выбросили на улицу вместе с семьей. Страдания, какое -
самообман, какое - правда? Может быть, есть только страх перед увечьем,
страх расстаться с профессией? Ну хорошо, в чем связь между этим страхом и
попыткой изменить свой быт? (Оказаться забытым, лишиться права
уподобляться...) Почему он это делает? Чтобы предварить неминуемое? Зверь
покидает свое логово, когда должен умереть, хоронится где-то, дожидаясь
конца... Вот она причина, вот почему он дал такое объявление, вот истина,
вот к чему он пришел. Ужасный вечер. Даже если не умрет физически, он гибнет
здесь по-другому, хотя вдали от глаз, от жалости (какое чувство собственного
достоинства у этих бедных зверей).
Собирался покинуть дом, отправиться куда-то в ночь, в неведомое
окружающее. (Хозяин привез его на машине, она прыгала по ямам и
колдобинам... Озабоченный ногой, он не запомнил дорогу.) Остановил его
граничащий с сумасшествием ужас перед необходимостью открыть дверь наружу,
перед первым столкновением с темнотой. Сам не знал, чего боялся. Не
догадывался, что его воображение (постыдно услужливое и несамостоятельное в
эту минуту) наспех смешало в черном вихре все только что воспринятое -
тополь, сосны, ветер и звуки, наделило их горбами и рогами, одарило адскими
голосами. Растаптываемое страхом его воображение, стремясь высвободиться,
рожало ему чудовищ.


6

Утро искупило все. (Когда он лег, когда заснул?) Кто-то положил теплую
ладонь на его глаза, хотел, чтобы его узнали... потом отдернул ее. Солнце.
Не верилось. "В городе радовался его теплу после холодных дней, но никогда
ему самому..." Медленно пошевелил загипсованной ногой, потихоньку
выпрямился. Комната снова поразила своей бедностью (все менее подходящее
слово), нет, своей истинностью. Побеленные стены, простой стол, два грубых
стула, кровать. Захотел вспомнить и не смог, - захваченный внезапной
амнезией, - вещи в своем собственном доме. Но они пока следовали за ним по
пятам и через мгновение высыпались к его ногам - пианино, торшеры, магнитола
и проигрыватель, библиотека, телевизор с баром, дорогие сервизы за
стеклом... Но первый же его шаг разметал их: он пошел на кухню, чтобы
плеснуть себе в лицо водой. Так и сделал. (Какое ощущение - ни Лайнус
Поллинг, ни Борхес, ни Годар не умывали лицо настоящей водой! Жидкость, к
которой прикасался, была исключительным продуктом простоты.)
Он снова осмотрелся. Стул и стол, как в комнате, плита, которую топят
дровами, холодильник. Да, холодильник. Старый, обшарпанный "Мраз",
примирившийся со ссылкой и все же неприятный. Он был здесь чужеродным телом,
пробрался сюда, как доносчик, как соглядатай. Однако в нем была еда на
несколько дней, хозяева будут доставлять ее каждую неделю - по магазинной
цене плюс двадцать левов в месяц.