"Димитр Коруджиев. Дом в наем " - читать интересную книгу автора

не пытался проследить их до истоков. Они, казалось, шли из самой ее
сердцевины, были ее языком. Шорох, слабое посвистывание: прекрасная
неопределенность, и позже - в тот день, когда решил писать сценарий, -
появилось желание ввести ее как нечто свое, использовать как импульс. Эти
важные заключения складывались без усилий, во всем его существе, не
единственно в уме. Только то, - почувствовал он, - что складывается "не
единственно в уме", существует помимо принижающего ощущения "быстрого" и
"медленного".
Верхушки сосен сближались интимно, но и очень деликатно, гигантский
тополь, растущий возле двора, склонился к нему, чтобы прошептать...
Неожиданно похолодало. "Все же пока еще апрель".
Встал, поволок свою загипсованную ногу. Тяжесть гипса была как будто
тем единственным, что продолжало удерживать его на земле. В этот миг ему
показалось, словно его тело способно изменять свои контуры с легкостью
полуневидимого газа, облака насекомых. Он провел на веранде все
послеобеденное время и часть вечера. И только сейчас понял, что наблюдал
последние движения сосен уже при лунном свете.
Взял палку, медленно вошел в комнату. Закрыл за собой дверь, включил
электрический обогреватель, как бы случайно оставленный в углу. Зажег свет.
Постоял немного не шевелясь, все еще держа руку на выключателе, наполовину
вырванном из стены. Понемногу дошло: не знает, чем заполнить ближайшие часы.
Спать не хотелось... впервые за этот день нога под гипсом стала чесаться.


5

Это был уже другой, ужасный вечер. Привыкал к одиночеству очень
трудно - так мучается заядлый курильщик, решивший бросить курить. Странно,
ничего после обеда не делал, но только сейчас осознал свое состояние как
бездействие. Только когда закрылся в своей комнате. Его прежний опыт,
привычки, спровоцированные до предела, превратившиеся в некое второе
существо, шептали неумолимо: "страшно, страшно, страшно..." Нет, не людей не
хватало ему сейчас. Он ощущал сильный голод по внешним раздражителям, по
искусственной пище: мучительную необходимость услышать шуршание
автомобильных шин по асфальту, рокот моторов, увидеть (стоит подойти к окну)
фигуры, сотни движущихся силуэтов, постоянно вздрагивать от телефонного
звонка. Чтобы над ним, в квартире этажом выше, кто-то кричал. Чтобы знать,
стоит только выйти - сразу окажешься среди знакомых улыбок и дежурных
жестов, среди окутанных табачным дымом фраз в духе Сэлинджера - "только дети
интересны, только они - настоящие люди", Марты Месарош - "меня не
интересует, что обо мне думают, я независима", или Занусси - "не обращай
внимания на противоречия в моих словах", или Феллини - "с точки зрения
половой двойственности..." И т. д. Интонация, с какой изрекались эти фразы,
именно она связывала и его со знаменитостями, которым те принадлежали, она
внушала, что он один из тех, без чьего участия движение культуры
остановится. Культура же была суммой подобий: тот, кто уподобится с
наибольшей легкостью, - самый артистичный, а самый артистичный ценится выше
всех. Фильм как у Занусси, фильм как у Феллини. И на него влияло все, еще
маленьким, он неделями говорил голосом героя нового фильма, вырабатывал
походку, как у знаменитого чемпиона... (никогда не приходило ему в голову