"Виталий Коротич. Не бывает прошедшего времени " - читать интересную книгу автора

житью-бытью, когда мы как-то приехали вместе в Одессу и вошли в огромный
дом, где некто хозяйничает и заботится о нас по обязанности, где дежурная
при отъезде пересчитывает в номере полотенца и стаканы, а телевизор можно
включать когда вздумается, так как проблемы домашней дисциплины в отъезде
вроде бы и не существуют, тем более в гостинице. Мне интересно было
наблюдать, до чего естественно мои дети принимают целую индустрию заботы о
них. Когда они успели привыкнуть?
Я все еще не успел. Должно быть, то, что человек хоть раз в жизни
поголодал или его хоть раз по-настоящему унизили, остается в нем навсегда. В
плохом человеке - желанием отомстить, натворить всяческого свинства людям,
которые ни капельки ни в чем не виновны. В человеке нормальном, считаю, что
не в каком-то там исключительно хорошем, а просто в нормальном человеке,
пережитое несчастье прорастает желанием защитить от беды всех, кто горя не
видел, поблагодарить того, кто о тебе позаботился. Преодоленная беда
заостряет чувства, до поры-времени таившиеся в душе. Добрый человек после
несчастья становится еще добрее, негодяй - еще подлее. Горе не изменяет
людей в основах, оно лишь проявляет их.
Не помню самой первой своей гостиницы, но благодарен людям, которые там
обо мне заботились.
Наверное, как и всем остальным людям, мне надо, чтобы меня кто-нибудь
постоянно любил. В прошлые приезды в Париж мне бывало легко здесь, потому
что приезжал для встреч с заведомо хорошими людьми, выступал перед теми, кто
доброжелательно и заинтересованно слушал. До сих пор Париж дарил мне
ощущение, что хочет приласкать именно меня, пусть и ненадолго. А все мы, кто
так или иначе поранился душой о войну, умеем ценить ласку. И я...
Надо напоминать себе, как мы становились такими, какими стали. Впрочем,
искусство обязано разделять боль с людьми; заниматься искусством
профессионально нельзя без сочувствия, без обостренного умения ощущать
других и себя другого. Я убежден, что картины Врубеля, к примеру, или феерии
Катерины Билокур, клеенки Нико Пиросмани отчетливее видны тем, кто испытал
одиночество. Хемингуэй писал как-то, что он по-настоящему проникся живописью
Сезанна после того, как поголодал. Голодный голодного разумеет лучше.
Поговорка, что сытый голодного не разумеет, не представляется мне абсолютно
истинной: смотря какой сытый и какого голодного.
Мне очень хочется, чтобы сытые дети мои, живя в своем устроенном мире,
знали, что на планете у нас бывает по-всякому...
Я потянулся на просторнейшем парижском ложе и выглянул на улицу. Город
не спешил просыпаться, видел самые интересные сны.
Когда-то знаменитый художник, Герой Социалистического Труда Ладо
Гудиашвили сказал мне, что любил рисовать в такое время, а никто из
парижских друзей не верил, что в такую рань можно удержать пальцами кисть.
Незадолго до того, как жизнь Ладо Гудиашвили оборвалась, я гостил у
него в мастерской на старой тбилисской улице.
Художник был славен всемирно. Мастерская отсвечивала золотом - багетами
гигантских полотен; даже потолок в огромной гостиной был вызолочен. На меня
с картин глядели сатиры и нимфы, угощающие друг друга экзотическими плодами.
Это было похоже на сны художника, наголодавшегося в молодости.
У тахты, на которой лежал старый Ладо, в простой рамочке, выкрашенной
белилами, было нечто завешенное квадратиком ткани размером с носовой платок.
Старик взглянул туда и разрешил супруге показать мне, что там закрыто. В