"Виталий Коротич. Не бывает прошедшего времени " - читать интересную книгу автора

исходные позиции. Люди, которые чувствуют себя спокойно, объятые общностью
дела, - счастливые люди. Общность песни - в какой-то степени тоже общность
дела. Бывает также общность тишины...

ПАМЯТЬ. (Из подборки "Неизвестные из движения Сопротивления",
опубликованной в 1984 году в газете французских коммунистов "Юманите".)
"Было мне тогда 19 лет. Состоял я в одной из групп Сопротивления. В
начале августа 1941 года после предательства меня арестовали вместе с
другими членами группы, заточили в одиночной камере тюрьмы "Шерш-Миди". В
номере слева находился немецкий коммунист, бывший депутат, выданный
коллаборационистами. Камера справа, как я считал, была пуста. Как-то вечером
дверь моей камеры распахнулась, и немецкий охранник указал мне на соседнюю
камеру, как раз ту, что представлялась незанятой.
...Они открыли дверь в нее. Я. оказался перед человеком примерно
тридцатилетнего возраста; человек этот сидел на своей койке и курил
сигарету, что было запрещено. Он поднялся мне навстречу:
- Завтра утром меня расстреляют. А я коммунист. Они спросили, не желаю
ли я чего напоследок. Я сказал, что желал бы провести последний вечер с
товарищем по партии.
...Не могу забыть печаль и чувство неловкости, сжимавшие мне горло
вначале. По существу, он был много спокойнее, чем я. Мы разговаривали обо
всем и ни о чем. У него не было родителей. Только знакомая девушка. Он
указал на несколько листков чистой бумаги и карандаш:
- Это выдали для прощального письма. - И добавил: - Семья моя была так
бедна, что в тринадцать лет я уже работал. Да и в десять работал, обходя
помаленьку закон. Отец батрачил. У меня никогда не было возможности
поиграть. - Он схватил меня за руки. - Никогда, ты понимаешь?
...Вскоре дверь камеры отперли. Мы встали. Он пожал мне руку. Я
поцеловал его. Помню его прощальные слова:
- Ничего, мы их одолеем, фашистскую дрянь!
Вот и все. Я так и не узнал его имени... Воспоминания об этой последней
ночи постоянно меня преследуют. Вот уже свыше сорока лет".


6

Так жарко было в Париже, что разговаривать не хотелось. Но, разглядывая
собственную чашку с супчиком, я спросил Виктора:
- Это был твой отец? Когда мне принесли из архива коробки с пленкой,
отснятой на львовском параде вспомогательных фашистских формирований, я
попросил список с именами всех, кого удалось опознать. Твой отец не был
назван в реестре, но мне все равно показалось, что он был там. Врачи стояли
группкой невдалеке от священников, у трибуны...
Виктор ответил не сразу. Он поболтал ложкой в чашке с супом; здесь, в
ресторане "Шампольон", его подавали в чашках с двумя ручками, чуть побольше
чайных. Супчик был пламенного цвета с белыми сметанными точками. Виктор
поднял на меня взгляд:
- Когда я учился в школе, это было в Германии, в Нюрнберге, да, да, в
том самом, у нас в классе был ученик, гордившийся тем, что уши, шея и руки у
него прямо сияли, светились от чистоты. Он не просто умывался, он укорял нас