"Хулио Кортасар. Две стороны медали" - читать интересную книгу автора

Телеман[8], сначала Лотте Леман[9], и в виски побольше льда. Все сдвинулось
неуловимо, но основательно, Хавьер это чувствовал, и что-то его смущало, но
что именно - он не знал; путь, оконченный до срока, право войти в город,
никем не предоставленное. Мы никогда не смотрели друг на друга, пока звучала
музыка, достаточно, что мы тут, на кожаном диване, и спускается ночь, и
Лотте Леман. Когда Хавьер потянулся к ее губам и его пальцы прикоснулись к
грудям, Мирей не двинулась с места, позволила поцеловать себя и ответила на
поцелуй, на секунду отдала Хавьеру свой язык и слюну, однако так и не
пошевелилась, не отозвалась на его попытку приподнять ее с кресла, молчала,
пока он просил заплетающимся языком, звал ко всему, что ждет на первой
ступеньке лестницы, в ночи, что опускается только для них.
Он тоже стал ждать, полагая, что понял; он попросил прощения, но
раньше, когда его губы еще были так близко от ее лица, спросил почему,
спросил, она что, девственница, и Мирей сказала: нет, и опустила голову,
чуть усмехнувшись, - мол, глупо, бесполезно задавать такие вопросы.
Послушали еще пластинку, грызя печенье и выпивая, настала ночь, нужно было
уходить. Мы поднялись одновременно, Мирей позволила себя обнять, безропотно,
словно лишившись сил, и ничего не ответила, когда он вновь шепнул ей о своем
желании; они поднялись по узкой лесенке и расстались на площадке, наступила
пауза, когда открываются двери и зажигается свет, просьба подождать,
исчезновение, отсутствие, которое затягивается, а Хавьер ждет в спальне, вне
себя, неспособный сообразить, что так нельзя, что он не должен был допускать
этого промежуточного ожидания, этих возможных предосторожностей, всего этого
ритуала, едва ли не унизительного. Вот она вернулась в белом махровом
халате, подошла к постели и протянула руку к ночнику. "Не гаси", - попросил
он, однако Мирей покачала головой и погасила, он разделся в кромешной тьме,
нащупал край постели, скользнул во мгле к неподвижному телу.
Любовью мы так и не занялись. Мы были близки к этому, когда Хавьер
руками и губами познал безмолвное тело, ждущее его в темноте. Он желал
другого: видеть ее при свете лампы, ее грудь и живот, при свете ласкать ее
спину, смотреть, как руки Мирей прикасаются к его телу, разбивать на тысячу
подробностей наслаждение, которое предшествует наслаждению. В полной тишине,
в кромешной тьме, в волнах отчужденности и стеснения, исходивших от
невидимой и немой Мирей, все поддавалось нереальности полудремы, которой он
не мог ничего противопоставить: не мог вскочить с постели, зажечь свет и
вновь навязать свою волю, неодолимую и прекрасную. Смутно подумалось, что
потом, когда они познают друг друга, когда наступит подлинная близость, но
тишина и тиканье часов на комоде пересилили. Он пробормотал какое-то
извинение, которое она заглушила дружеским поцелуем, прижался к ее телу,
почувствовал невыносимую усталость, может, на мгновение уснул.
Может быть, мы уснули, да, может быть, в этот час мы предались самим
себе, и все пропало. Мирей встала первая и зажгла свет, запахнула халат,
вновь прошла в ванную, а Хавьер тем временем машинально одевался - ни единой
мысли в голове, гадкий привкус во рту, выпитый коньяк отдается резью в
желудке. Они почти не говорили, почти не глядели друг на друга, Мирей
сказала: это ничего, на углу всегда полно такси, и проводила его вниз. Он
оказался не в силах разбить схваченную намертво цепь из причин и следствий,
нарушить задолго до них установленный обычай, согласно которому он обязан
был, понурив голову, уйти из хижины в глухую ночь; он только подумал, что
завтра надо будет спокойно поговорить, надо, чтобы она поняла, но что тут,