"Хулио Кортасар. Две стороны медали" - читать интересную книгу автора

собственно, понимать. Они и правда поговорили в своем обычном кафе, Мирей
повторила, что это ничего, это неважно, в другой раз, возможно, будет лучше,
не нужно об этом думать. Через три дня он возвращался в Лондон, и, когда
попросился в хижину, она сказала: нет, лучше не надо. Мы не сумели ни
сделать, ни сказать ничего другого, мы даже не сумели промолчать, обняться
на каком-нибудь углу, нечаянно встретиться взглядами. Мирей чего-то ждала от
Хавьера, а Хавьер чего-то ждал от Мирей - инициативы, явного предпочтения,
мужского натиска, женской покорности; нами завладела неизменная
последовательность, заданная другими, привнесенная извне; мы вступили на
дорогу, по которой никто из нас не хотел двигаться быстрее, чтобы, обогнав
другого, не нарушить гармонии; даже теперь, поняв, что зашли не туда, мы
оказались неспособны на крик, на движение руки к лампе, на какое-то живое
движение, которое отменило бы бессмысленные церемонии, халат, и ванную, и
"это ничего, не переживай, в другой раз будет лучше". Наверное, нужно было
смириться сразу же, прямо тогда. Нужно было повторить вместе: из
деликатности мы сломали себе жизнь; поэт простил бы нам, если бы мы сами
решили за себя.
Мы расстались на несколько месяцев. Хавьер, конечно, писал и неизменно
получал от Мирей ответы - несколько фраз, сердечных и отстраненных. Тогда он
принялся звонить ей вечерами, почти всегда по субботам, когда представлял ее
себе в хижине одну, извиняясь, что прервал квартет или сонату, но Мирей
неизменно отвечала, что читает книгу или работает в саду и в такое время
звонить очень удобно. Когда через полгода она приехала в Лондон навестить
больную тетю, Хавьер заказал ей гостиницу, встретил на вокзале, повел по
музеям, на Кингз Роуд[10], и они позабавились фильмом Милоша Формана[11].
Все было как в добрые старые времена: в маленьком ресторанчике в
Уайтчепел[12] их руки встретились так доверчиво, что воспоминание утратило
власть, и Хавьеру полегчало, так он ей и сказал, сказал, что желает ее
сильнее, чем когда бы то ни было, но больше не станет об этом говорить, все
зависит от нее, в какой-то день она должна решиться и переступить первую
ступеньку той, первой, ночи и просто протянуть к нему руки. Она кивнула, не
поднимая глаз, не соглашаясь и не противореча, только заметила, что нелепо с
его стороны отказываться от контрактов, которые ему предлагают в Женеве.
Хавьер проводил ее в гостиницу, и Мирей распрощалась с ним в вестибюле, не
предложила подняться, но улыбнулась, слегка коснувшись губами его щеки, и
прошептала: до скорого.
Мы столько знаем о том, что арифметика лжет, что один на один не всегда
один, может быть, двое, а может, и ни одного, у нас столько времени, чтобы
полистать альбом лазеек, закрытых окон, писем безгласных и безуханных.
Повседневность конторы, Эйлин, убежденная в том, что расточает счастье,
недели и месяцы. И еще раз Женева летом, первая прогулка вдоль озера,
концерт Исаака Стерна[13]. Теперь в Лондоне малой тенью маячила Мария Элена,
которую Хавьер встретил на коктейле, которая подарила ему три недели
любовных игр, наслаждения ради самого наслаждения и приятной дневной пустоты
с партнершей, неутомимой в теннисе и в плясках под Роллинг Стоунз, и,
наконец, беспечальное прощание после последнего уик-энда, который и был
хорош именно как беспечальное прощание. Он рассказал Мирей и понял, не
спрашивая, что у нее ничего подобного, у нее контора и подруги, у нее только
хижина и пластинки. Так же, без слов, Хавьер был благодарен Мирей за то, что
она выслушала его серьезно и внимательно, все, казалось бы, понимая в своем