"Хулио Кортасар. Две стороны медали" - читать интересную книгу автора

Однажды в полдень мы встретились в доме у Мирей, она почти вынуждена
была пригласить его на обед вместе с другими коллегами, не могла поступить
иначе, когда Габриэла и Том за чаем в конторе упомянули про этот обед, и
Хавьер подумал: как грустно, что Мирей приглашает меня только из приличия,
но купил бутылку "Джека Дэниэлса" и посетил хижину в окрестностях Женевы,
маленький розарий, пикник, где Том колдовал над коктейлями и играла
пластинка Битлз, пластинка не Мирей - такой, конечно, не было в строго
подобранной дискотеке Мирей, - Габриэла принесла ее и поставила потому, что
и она, и Том, и половина персонала СЕРН шагу ступить не могли без подобной
музыки. Мы не много сказали друг другу, в какой-то момент Мирей повела
Хавьера в розарий, и он спросил, как ей нравится Женева, а Мирей только
глянула и пожала плечами; Хавьер наблюдал, как Мирей суетится с тарелками и
стаканами, услыхал раз, как она ругнулась, когда искра от костра обожгла
руку; осколки соединялись в картину, и тогда, должно быть, впервые
засквозило желание: прядка, упавшая на смуглый лоб, тугие джинсы в талию,
голос, немного низковатый, умеющий, наверно, лидировать, произносить важные
вещи безыскусным мшистым шепотом. К концу недели он вернулся в Лондон, а
Эйлин отбыла в Хельсинки, записка на столе: подвернулась работа, хорошо
платят, три недели, в морозильнике цыпленок, целую.
В следующий раз в СЕРН все кипело: конференция на высоком уровне,
Хавьеру пришлось работать по-настоящему, и Мирей, кажется, посочувствовала,
когда он мрачно сетовал в лифте, по пути с пятого этажа на улицу; он
предложил пойти на фортепьянный концерт, пошли, согласились насчет Шуберта,
но не насчет Бартока[5], выпили в маленьком, почти пустом кафе, у Мирей была
старая английская машина, она ее припарковала у гостиницы, Хавьер привез для
Мирей пластинку мадригалов, и было приятно узнать, что Мирей еще не слышала,
так что не нужно было думать о замене. Воскресенье, загород, прозрачный,
слишком швейцарский вечер, мы оставили машину в деревне и пошли пшеничными
полями; в какой-то момент Хавьер рассказал об Эйлин, просто так, без особой
надобности, и Мирей выслушала молча, без соболезнований, на которые Хавьер в
какой-то мере рассчитывал, надеясь, что Мирей хочет того же, чего хочет он,
а он хотел нежно поцеловать ее, прижать к стволу дерева и познать ее губы,
весь ее рот. Возвращаясь, мы почти не говорили о себе, просто шли по
тропинкам, и темы являлись на каждом повороте: изгороди, коровы, небо в
серебристых облаках - почтовая открытка хорошего воскресенья. Но когда мы
сбегали по склонам между частоколов, Хавьер ощутил руку Мирей подле своей и
сжал ее, и они побежали вместе, словно подталкивая друг друга, и уже в
машине Мирей пригласила его выпить чаю в хижине, ей нравилось называть свой
дом хижиной, потому что он не был хижиной на самом деле, но очень походил на
хижину, и послушать пластинки. Время остановилось, ритм рисунка оборвался
линией, которая на изнанке листа продолжится в новом направлении.
Этим вечером мы все разложили по полочкам: Малер - да, Брамс - да,
средние века - в общем, да; джаз - нет (Мирей), джаз - да (Хавьер). Прочее
пока не обсуждали, оставалось исследовать Возрождение, барокко, Пьера
Булеза[6], Джона Кейджа[7] (но Мирей: Кейдж - нет, это точно, хотя о нем
речь не заходила, и скорее всего Булез-музыкант - нет, а дирижер - да, это
большая разница). Три дня спустя мы были на концерте, обедали в старом
городе, пришла открытка от Эйлин и письмо от матери Мирей, но мы об этом не
говорили, только Брамс и белое вино, которое Брамсу, наверное, понравилось
бы: мы были уверены, что Брамс любил белое вино. У гостиницы они с Мирей