"Анна Коростелева. Александр Радищев" - читать интересную книгу автора

подкупать.
Желаю вашему сиятельству приятного продолжения пути по теплым странам,
и, от души надеясь, что ваше сиятельство лучшею пользуетесь погодою в пути,
нежели мы здесь имеем, пребываю с глубочайшим почтением вашего сиятельства,
милостивого государя моего, покорнейший слуга
Александр Радищев".


* * *

"Отчего я стал редко смотреть на небо?" - сказал себе Радищев, выйдя
однажды из дома. Он прошел по Грязной до Невской перспективы, там сделал
было неясный жест в намерении подозвать извозчика, но остановился в
задумчивости. Какие грозы, и ветер с юга, а голова совершенно пуста.
Удивительный год: в порту ни одного корабля из Соединенных Штатов, как будто
их ли, нашей ли страны нет более на карте; пакгаузы все отчего-то забиты
апельсинами из Алгарвии. Что с этими апельсинами делать - непонятно.
В 30 с лишним лет он начал учить английский. Через какое-то время
одолел он Блэкстона "Commentaries of the laws of England", попытался взяться
за поэзию, ахнул, перекрестился и, наконец, перешел на Стерна, повсюду
таская его с собой в кармане и затрепав совершенно. После того понял вдруг
он, что надо садиться и книгу писать не медля. Рука правая так и зудела.
Сходил в баньку, но облегченья не получил: все же зуд сей был творческого
рода.
Так он начал "Путешествие", и за три года, никому не показывая, а
только черкая, выучился писать препорядочно. Спервоначалу какие-то идиллии
лезли; только отвернешься, тут черт и нанесет прямо в беловик слезливых
сантиментов. Герои все обрыдаются; от такового их душевного расположения
автору рвать и метать хотелось. После ощущение собственной гениальности
пришло; долго не оставляло. Тоже сражался с ним молча, один, в тиши, без
совета ближнего, - кому ж такое расскажешь? Потом зверства стали одолевать:
то в книге руку кому-нибудь оторвут, то голову. Преодолел и это наваждение.
Убедился, что случаи из юридической практики описывать очень помогает. Не
опишешь же какое-нибудь дело пеньковых браковщиков слогом Кантемира иль
Тредиаковского Василия Кирилловича. Так, глядишь, одной западни и избежишь.
Снова и снова твердил он в своей книге одно: нужен закон приемлемый.
Реально нужно на вещи смотреть. Все умоначертание уж давно переменилось, а
мы тут все по Соборному уложению Алексея Михайловича, где, окромя как "сечь
кнутом на торговой площади", больше ничего и не прочтешь, сколь ни
вчитывайся. А оттого чувствительность страдает. Чужестранец спросит: этто
што у фас стесь такое? А у нас, просвещеннейших людей, тут сплошная порка
кнутом на торговой площади, аж волосы дыбом. И тут неожиданная мысль
возникала: О, если бы заткнуть куда-нибудь христианство, которое нам свет
застит! Против христианства Радищев вслед за Гельвецием обернулся. Тот ясно
как-то очень выводит: не будет христианства, не будет хлопот весьма многих.
И коли нежизненную систему эту оттащить в уголок, жить на земли уютней
станет. Человек, несчастное существо, тщится хоть как-то выжить; если вдруг
случится ему убить кого, он убьет как сможет и закопает как сумеет. И нам
предлагается после этого наставлять его в благости, в возвышенном
милосердии? Да ведь сначала его нужно хоть накормить, иначе он слушать будет