"Валерий Королев. Похождение сына боярского Еропкина [И]" - читать интересную книгу автора

ведают. Каждый имеет свою установку: младни воюют ради славы, ты командуешь
ради богатства, я тружусь во имя грехопадения. Каждому ясна только своя
цель. А все вместе - Люциферова игра, смысла которой даже я не знаю, потому
что не ведаю ведомое моему начальнику.
- Эвона как, - почесал затылок Еропкин. - Выходит, как на рати:
сотник не ведает, что замыслил воевода.
- Так, да не так, - усмехнулся гость. - Сотник все же знает, что
воевода замыслил разгромить врага: побить или в речке, озере утопить,
полонить - как придется. Результат ясен. А в нашем деле конечный результат
не просматривается. Конечного ужаса людского грехопадения даже мой начальник
не ведает, иначе, думаю, он ужаснется так, что вполне может превратиться в
праведника. Ужас, сын боярский, не всегда калечит, иногда и лечит. Вот
почему в великой дьявольской игре никому не ведомо окончание. Каждый только
свое знает и деет. Правая рука, так сказать, не ведает, что творит левая.
- А ты ведь крамольник, - высказался вдруг Еропкин.
- Что-о? - не разобрал гость.
- Крамольник и вор супротив начальства.
- Это почему же?
- Да разве так можно?! - всплеснул руками Еропкин. - Всю подноготную
дьявольщину мне изложил. А ежели через меня простой народ дознается? А ежели
опомнится? Начальство-то тебя за это по головке не погладит. Оно из тебя
кишки выпустит. И поделом. Хорош чертушка - каждому встречному-поперечному
тайное мелет!..
- Не каждому, не каждому, - прервал Еропкина гость. - Исподволь я к
тебе давно присматриваюсь и раньше говорил: опосля Свободины пойдем на Русь.
Теперь же тебе довожу прямо: здесь, в Свободине, ты учишься, на Руси же
будет настоящее дело. И там уж тебе не младнями придется командовать. И Русь
- не Свободина. На Руси размах другой: православное государство, без пяти
минут, по нашему дьявольскому счету, третий Рим. Допустить же торжества
третьего Рима нельзя, ибо, воссияв, он нашу силу погасит, и тогда нам, в том
числе и мне, и тебе, и моему начальству, - хана. Благодать Божия,
утвердившись на Руси, растечется по всему миру. Царство Божие родится.
Страшно! Ты это восчувствуй, восчувствуй, Еропкин... Сулею, сулею достань,
испей романеи-то - страх явственней обозначится. Нутром, нутром восчувствуй
его, тогда себя за дело наше положить не убоишься. Пей, пей... Страшно?
То-то... Еще пей... Страхом страх погубишь, бессердечным станешь. Пей, пей,
входи в страх, познавай нашу дьявольскую справедливость...
Глотая из горлышка романею, Еропкин косился в черные провалы глазниц
гостя. Сначала в них было черным-черно, но потом словно затлел трут -
засветились две красные точки, и будто потянуло дымом. Ярче точки
засветились. Еропкин и трех глотков не успел глотнуть - желтым глазницы
заполыхали, и вот из них выскочили пламенные язычки. Тут Еропкин
действительно испугался. Такого страха отродясь не ведал. Не за себя вдруг
убоялся, не за свою жизнь, а за что-то неосязаемо огромное, неведомое,
которое, казалось, не помещается на всей земле, которому от огромности тесно
небо, но в то же время оно уместилось в Еропкине, и они с ним - одно целое.
Коли же они с ним погибнут, то это будет не смерть, а какое-то
страшное-престрашное мучение, еще никем не испытанное на свете, кое и сон, и
явь, единственное для прошлого, настоящего и будущего.
- Да, да, - шептал между тем гость, пламенем глазниц, казалось,