"Георгий Корниенко. Холодная война (Свидетельство ее участника) " - читать интересную книгу автора

совещании, как зафиксировал в дневнике Форрестол, президент, проинформировав
членов кабинета о предстоявшей беседе, заявил, что он "намерен осуществить
свои планы на конференции в Сан-Франциско, и если русские не пожелают
присоединиться к нам, то пусть убираются к черту".
Вот так от линии Рузвельта на поддержание отношений с СССР как с
равным, на поиски взаимоприемлемых решений произошел поворот на 180° -
"соглашайтесь с нами или идите к черту". Это были не просто слова, это была
иная психологическая установка, иная политика, которая вскоре получила
фактически официальное наименование политики "с позиции силы".
На мой взгляд, заслуживает быть особо отмеченным тот факт, что отход
Трумэна от курса Рузвельта в отношениях с СССР проявился еще до того, как
Трумэну стало известно о проводившихся в США работах по созданию атомной
бомбы. Находясь в должности вице-президента, он не был посвящен в этот
секрет, и впервые ему доложили об этом проекте 25 апреля 1945 года, то есть
уже после упомянутого совещания в Белом доме 22 апреля и после его беседы с
Молотовым 23 апреля. В этом отношении в книге воспоминаний Громыко допущена
неточность, когда он объяснял задиристость Трумэна в беседе с Молотовым
прежде всего скорой перспективой обладания Америкой новым грозным оружием.
Как мы видим, на деле было не так, и это, по-моему, ясно говорит о том,
что Трумэн в принципе - и без атомной бомбы - был деятелем совершенно
другого склада и калибра, нежели Рузвельт, и уровень его мышления после
того, как он стал президентом, мало изменился. Мы уже отмечали, что, еще
будучи сенатором, на следующий день после нападения Германии на СССР Трумэн
заявил: "Если мы увидим, что Германия выигрывает войну, нам следует помогать
России, а если будет выигрывать Россия, нам следует помогать Германии, и
пусть они убивают как можно больше".
Кстати, я интересовался у Громыко, не было ли у советского руководства
предубеждения против Трумэна, когда он стал президентом, в связи с
упомянутым его заявлением в июне 1941 года. По словам Громыко, об этом
заявлении Трумэна вспомнили, конечно, в советском посольстве в Вашингтоне в
1944 году, когда Рузвельт остановил свой выбор на нем в качестве кандидата
на пост вице-президента. Но тогда было понятно, что выбор Рузвельта
определялся исключительно внутриполитическими соображениями, и поскольку
вице-президент в США в те времена не имел касательства к внешней политике,
то особого беспокойства этот факт в Москве не вызывал. Когда же Трумэн стал
президентом, отношение к нему советского руководства определялось тем, какую
линию он стал проводить в отношении СССР, а не воспоминаниями о его
заявлении в 1941 году.
Но если Трумэн с первых шагов, еще ничего не зная об атомной бомбе,
повел себя столь вызывающе по отношению к Советскому Союзу, то нетрудно
представить себе, насколько он воодушевился, узнав о перспективе обладания
Соединенными Штатами атомным оружием, а тем более когда это стало
реальностью. Какими категориями он мыслил в этой связи, можно судить, в
частности, по его словам, сказанным им дочери, сопровождавшей его в Потсдам,
в канун намеченного на 16 июля 1945 года первого испытательного взрыва
атомной бомбы: "Если она взорвется, а я думаю, что это случится, у меня
будет управа на этих [русских] парней". И с того момента, как он получил 17
июля сообщение о том, что "дитя благополучно родилось" (условная фраза,
означавшая успешное испытание первой атомной бомбы), Трумэн бесповоротно
встал на путь использования атомного оружия в качестве главного козыря