"Владимир Корнилов. Годины " - читать интересную книгу автора

исшарканному, разболтанному настилу, остановился с краю, повыше, чтобы
могли его видеть, вскинул руку, напрягая грудь, крикнул во всю возможную
силу голоса:
- Солдаты! Внимание!.. Освободить проход танкам и артиллерии!..
Голос его за годы кабинетных сидений, видно, потерял былую
командирскую властность, может быть, просто потонул в гуле множества других
голосов, ругани, рокоте моторов, ржании лошадей, шорохе тысяч ног, мявших
сыпучий песок. Но вид дивизионного комиссара, стоявшего на возвышении, в
полной форме, при ясно видимых знаках различия, при орденах, которые
Степанов все надел, отправляясь на фронт, на какое-то время приостановил
ближайших к нему, уже подступавших к переправе солдат. Напряженными спинами
сопротивляясь общему движению, они упирались ногами, старались задержаться
перед комиссаром, но напор людей, двигавшихся к реке и ничего впереди не
видящих, кроме недалекого спасительного берега, был неостановим:
упирающихся солдат подняло и понесло на Степанова,, как полая стремительная
вода поднимает и несет впереди себя летние жиденькие запруды. Снова хлынула
на понтон людская масса, и автоматчики едва успели оттеснить неосторожного
комиссара от ее сметающей силы.
Степанов видел и сознавал, что людской поток, в котором смешались
остатки соединений, частей, разных родов войск, где четкий, привычный для
солдата и командира воинский порядок был разрушен оглушающими ударами
врага, невозможно ни вдруг остановить, ни подчинить даже высокому
командирскому приказу. Вся масса войск, стекающая с берега на переправу,
подчинялась сейчас не армейскому закону, имя которому - воля и слово
командира, а тому, казалось, неподвластному закону необходимости спасения
своей жизни, который действовал вопреки воле и слову командира. И хотя
страх, подгоняющий людей к переправе, не был той гибельной для армия
паникой, которая совершенно лишает солдата разума, достоинства и силы, он
все же был, этот страх, - люди не хотели оставаться на открытом, ничем не
защищенном берегу, каждый из них для себя знал и верил, что, прорвавшись
через бомбы и огонь самолётов за пространство реки, они наконец-то найдут
тот прочный рубеж, откуда начнется порядок, ясность и утерянная под напором
врага военная их сила.
Поверх плотно окружающих его автоматчиков он вглядывался в солдатские
лица, понимал страх и надежду этих солдат, рвущихся на понтоны, знал, что
все эти люди так или иначе должны уйти на тот берег. Но знал он и другое: на
том берегу не ждут их свежие дивизии и готовые рубежи, что все эти солдаты
разбитых соединений, разными дорогами приведенные к переправе, пополнят
полки их отступающей армии, будут в спешке рыть иссушенную землю, сами
создавать тот рубеж обороны, в который сейчас верили; знал он и то, что
"огненного немца", даже на широкой реке, винтовками и пулеметами не
задержать. Каждого солдата в отдельности он мог бы убедить в том, что ему,
солдату, без артиллерии не выстоять за рекой, и каждый в отдельности солдат
понял бы то, чего добивается он, и посторонился бы, и пропустил орудия и
танки. Но солдат было тысячи, и остановить, убедить каждого он не мог, -
команда его не действовала, да и голоса его не слышали эти тысячи. Все это
Степанов сознавал, напряженно вглядываясь в проходящих мимо него в угрюмой
торопливости солдат. Но то, что он сознавал, не делало его сильнее: мудрость
не всегда сила. Чтобы поступить по необходимости, нужна была сила большая,
чем заполнившая весь берег реки людская стихия. Такой силы у Степанова не