"Владимир Корнилов. Годины " - читать интересную книгу автора

спина - плот. Подавайся к реке, на тебе два солдата поплывут!"
Степанов с трудом протискивался за веселым, сразу расположившим его к
себе пареньком и все острее чувствовал, как опасно напряжена охватившая его
со всех сторон солдатская масса, движимая сейчас единственной близко видимой
целью - уйти на тот, свой, берег, за спасительный рубеж реки, оторваться
наконец-то от назойливости огненного немца. Почему-то именно два слова -
"огненный немец" - повторял он с особой настойчивостью, когда пробирался к
переправе, мысленно прикидывая, как овладеть движением тысяч людей. Слова
эти, запавшие в память, услышал он ночью от пожилого солдата, который, как
узнал он, оказался земляком - семигорским жителем, Василием Ивановичем
Гожевым, работавшим у Ивана Петровича Полянина при лесхозовских лошадях.
Самого человека он не вспомнил - не с каждым встречался и говорил на широких
дорогах, - но общих знакомых они тут же, в сложившейся беседе, припомнили с
понятным интересом. Солдат и сказал рассудительно эти не сразу показавшиеся
ему важными слова: "Нонешний немец, товарищ комиссар, огненный немец. Огня у
него много. С земли, с неба - отовсюду у него огонь. А мы все с
винтовочкой - пять пуль, и то чередом. И не то чтобы духом пали, про то не
скажу. Но ежели огнем не раздобудемся - не кинем немца назад. Это уж так,
товарищ комиссар..." Так сказал ему бывший конюх, теперь солдат Василий
Иванович. Шли они в еще светлой ночи июля, в одной из растянувшихся по
дороге колонн, шли вольным усталым шагом, беседуя накоротке. Еще с
Гражданской войны, в долгих походах, любил Степанов пристраиваться к бойцам
и говорить вот так, без каких-либо условностей. Он и теперь, прибыв на фронт
новой войны, оживил в себе прежние комиссарские привычки и доволен был, что
в первом же безрадостном переходе попал на рассудительного земляка, к тому
же повидавшего немца. Как ни короток был разговор, Степанов запомнил
солдата, запомнил и слова с их по-солдатски выстраданным смыслом, -
приоткрывалось нечто, имеющее отношение и к общему отступлению их армий, и к
новой для него войне.
"Огненный... огненный немец..." - думал Степанов, пробираясь в плотном
окружении автоматчиков вслед за умелым Чудковым и повторяя слова солдата:
"Огня у него много... огня..." Он был уже невдалеке от понтона, когда
занимавшая его, казавшаяся важной мысль отступила перёд охватившей его
вдруг неприятной потревоженностью: в шелестящем шуме движения множества
людей он отчетливо расслышал откровенно насмешливый голос: "Расступись,
солдатня, - начальство драпает!.." Степанов тут же повернулся на голос, на
мгновение увидел нацеленный в него враждебный взгляд высокого, выше многих
других, солдата. Загорелое его лицо чем-то - сытостью, что ли? - отличалось
от всех виденных им за последние дни солдатских лиц. Подозвать солдата,
внушить ему что-то Степанов не успел: враждебный ему насмешник будто
растворился среди покачивающихся грязных от пота и пыли солдатских лиц. И
самого Степанова уже сдвинуло от того места, перенесло ближе к понтону. Но
услышанный им насмешливый голос, откровенно рассчитанный на то, чтобы
возбудить людей, полоснул будто шашкой, и какое-то время Степанов не мог
подавить чувство растерянности, слепо двигался в безразличной к нему,
теснящей его, все уплотняющейся солдатской массе.
У воды, перед накатом из толстых, измолотых ногами и колесами бревен,
открывающим путь на понтон, Степанов попытался остановиться. Чувствуя всю
безнадежность одиноких своих усилий, но ещё больше понимая необходимость
немедленного действия, он, в окружении автоматчиков, поднялся по