"Владимир Кораблинов. Зимний день" - читать интересную книгу автора

с бархатными отворотами сюртук, пестрый жилет, часы с бисерной цепочкой и
даже та шубейка, с несколько потертым лисьим воротником, в которой его
изобразил славный человек и близкий друг художник Кирюша Горбунов.
Оставался еще сундучок с бумагами и книжками. Что это были за бумаги -
отец не знал, да и знать не хотел. "Все романцы какие-нибудь, - ворчал он, -
баловство, прости господи..."
Однако старьевщик взять бумаги наотрез отказался.
- На что они мне? - сказал он. - Заворачивать в нашем деле нечего.
Старик огорчился.
- Возьми на пуд, дешево отдам! - навязывался он старьевщику.
Но тот так и не взял, а только пообещался прислать знакомого
бакалейщика, который, пожалуй, купил бы и бумагу, и книги.
На другой день бакалейщик действительно пришел и, проторговавшись битых
полчаса, купил за целковый все, вместе с сундучком.
Вот тут-то старик Кольцов и понес убыток. Не прошло и недели, как,
встретившись в трактире с бакалейщиком, он узнал, что какой-то покупатель
случайно заинтересовался бумагой, в которую приказчик завернул ему селедку,
и спросил, много ли у хозяина такой бумаги. Приказчик позвал бакалейщика.
Покупатель - не то барин, не то чиновник - предложил продать ему все
кольцовские бумаги. Бакалейщик же, смекнув, что тут, пожалуй, можно
поживиться, заломил за бумаги четвертной. И по тому, как, не торгуясь, тот
чудак выложил деньги, купчина понял, что продешевил: спроси он полсотни, так
тот и за полсотней не постоял бы.
Вот после всей этой истории разговор о бумагах сына приводил старика в
дурное расположение. Он поглядел на Мочалова, и, подумав, что этакой барин,
пожалуй, и сотню отвалил бы, не пожалел, с досадой сказал:
- И что вам дались эти бумаги! Нету их, проданы давным-давно...
- Кому же? - спросил Мочалов.
- А прах его знает! - сердито буркнул старик. - Дело-то, сударь, когда
уж было...
Тогда Мочалов спросил у него, не знает ли он, кто бы указал, где сейчас
находятся эти бумаги.
Старик сказал, что нет, мол, не знает, но ежели уж его благородию такая
неотложность, то шел бы он в губернскую типографию к редактору: к тому
разные писаки захаживают, может, кто и знает.

У редактора сидел тот самый учитель Дацков, который писал статейки о
театре. Он точил лясы о предстоящих гастролях Мочалова, уверяя редактора,
что Мочалов уже не тот, что он и трезвым-то сейчас, говорят, не бывает, -
какая же игра, помилуйте!
Увидев и узнав вошедшего Мочалова, Дацков вскочил, засуетился, подавая
стул, и даже хотел стащить с Мочалова шубу. Однако Мочалов решительно
отказался раздеться и, сказав, что он спешит, извинился и спросил, не знают
ли уважаемые господа, какая судьба постигла кольцовские бумаги.
- Бумаги? - мрачно переспросил редактор. - Это какие же, сударь,
бумаги?
- Ну, я не знаю, - пожал плечами Мочалов, - какие... Стихи, письма,
дневники, может быть...
- Мсье Мочалов, вероятно, интересуется литературным архивом Алексея
Васильевича, - пояснил редактору Дацков. - Так ведь что ж, - обращаясь к